Цвѣты под градомъ
авторъ Аркадій Аверченко (1881—1925)
Изъ сборника «Синее съ золотом». Опубл.: 1917. Источникъ: Индекс в Викитеке

[82]

ЦВѢТЫ ПОДЪ ГРАДОМЪ.

Эта картина своей идилличностью могла умилить кого угодно: сумерки; на диванѣ, въ углу уютно при­мостилась Клавдія Михайловна; около нея сидѣлъ Выпукловъ и читалъ ей вполголоса какую­-то книжку; у полупотухшаго камина—я; у моихъ ногъ игралъ маленькій сынъ Клавдіи Михайловны—Жоржикъ. Было тихо, только въ каминѣ изрѣдка потрескивало не совсѣмъ догорѣвшее полѣно.

— Дядя, что это? —спрашивалъ Жоржикъ, про­тягивая мнѣ книжку.

— Это? Слонъ.

— А зачѣмъ онъ такой?

— Маму не слушался,—отвѣчалъ я, стараясь изъ всего извлечь для ребенка нравоученіе.—Не слушался маму, ѣлъ одно сладкое—вотъ и растолстѣлъ!

— А вотъ это желтенькое—слушалось маму?

— Жирафа? Обязательно.

Умиленный ребенокъ наклонился и поцѣловалъ добродѣтельную жирафу въ ея желтую съ пятнами шею.

— Какъ васъ любитъ Жоржикъ,—замѣтила Клавдія Михайловна, поворачивая ко мнѣ лицо съ большими загадочно мерцавшими глазами.

— Я думаю!—самодовольно улыбнулся я.—Ко мнѣ дѣти такъ и льнутъ.

— Вамъ его бы свести въ кинематографъ.

— Когда­-нибудь сведу.

— А вы сейчасъ бы его повели.

[83]

— Сейчасъ? Хорошо. Мы пойдемъ всѣ вмѣстѣ?

— О, нѣтъ. Что касается меня, такъ я устала дья­вольски.

— Я тоже,—сказалъ Выпукловъ, отрываясь отъ книги.

— Впрочемъ, я не знаю,—нерѣшительно промычалъ я,—есть ли тутъ дѣтскіе кинематографы?..

— Глупости! Будто мальчику не все равно. Ему лишь бы лошадки бѣгали, собачки… кошечки разныя… Жоржикъ! Хочешь поглядѣть, какъ слоники бѣгаютъ?

— Позвольте, но вѣдь слоновъ тамъ можетъ и не быть!

— Ну, это не важно. Другое что­-нибудь будетъ бѣгать. Скажите нянѣ, чтобы она его одѣла.

* * *

Жоржикъ семенилъ рядомъ со мной, уцѣпившись за мою руку съ такой завидной прочностью, что я умилился: этотъ ребенокъ чувствовалъ ко мнѣ полное довѣріе и считалъ меня самой надежной опорой въ окружавшемъ насъ эгоистическомъ мірѣ.

—Постой!—сказалъ я, пріостанавливаясь: — Вотъ тутъ тебѣ и кинематографъ, оказывается, есть. На нашей же улицѣ. Ну, что тутъ такое? «Жизнь на пляжѣ»—веселая камедія въ 2-­хъ частяхъ. «Гдѣ­-то теперь твое личико смуглое?» — роскошная драма. Жоржикъ! Хочешь видѣть роскошную драму?

— Хочу,—согласился покладистый Жоржикъ.— А драма какая будетъ?

— Я жъ тебѣ говорю—роскошная.

— А я люблю, когда пѣтухъ бываетъ.

— Какой пѣтухъ?

— А я не знаю. Картины все какія-­то нехорошія, сѣрыя. А какъ картина окончится—пѣтухъ всегда появляется. Красный. Я, какъ съ мамой былъ—только этого пѣтуха и ждалъ. Въ углу онъ всегда. [84]

— Гм… да…—пробормоталъ я.—Это его ставятъ въ уголъ за то, что онъ шалитъ. Ну, пойдемъ, братъ, за билетами.

— Пойдемъ, братъ,—пропищалъ Жоржикъ—уцѣпив­шись за мою ногу… (руку свою я съ трудомъ вы­свободилъ для производства билетной операціи).

Было тѣсно и душно. Я протиснулся куда­-то, насту­пая на невидимыя ноги, усѣлся и облегченно вздохнулъ.

— Ну, Жоржикъ,—смотри, братъ.

— Буду смотрѣть, братъ,—согласился Жоржикъ,—Что это тутъ будетъ?

— «Жизнь на пляжѣ», комедія. Началось уже—видишь?

— Дядя!

— Ну?

— А зачѣмъ эта женщина ходитъ съ голыми ру­ками и съ ногами?

— Да это видишь ли—очень просто. Да­-а… Штука, братецъ ты мой, простая: она маму не слушалась, рвала башмачки и платье—мама ее и раздѣла.

— А куда это она входитъ?Что это за домичекъ такой?

— Это кабинка. Да ты смотри!

— Да я смотрю. А это какой это дядя идетъ?

— Такъ себѣ, обыкновенный. Гуляетъ.

— А зачѣмъ онъ смотритъ въ щелочку?

— Онъ? Да вѣдь тутъ море близко, вотъ онъи смотритъ. . боится, чтобы она не утонула.

Сзади меня кто-­то сказалъ сосѣду довольно явственно:

— Слышали вы когда­-нибудь болѣе идіотскія объяс­ненія?

— Жоржикъ,—сказалъ я не менѣе явственно. — Жоржикъ! Можешь себѣ представить, что бываютъ на свѣтѣ тупоголовыя лошади, совершенно не понимающія психологіи и умственнаго уровня ребенка?

— А пѣтухъ скоро будетъ?—освѣдомился Жоржикъ, совершенно игнорируя непонятную для него фразу.

[85]

— Пѣтухъ? А Богъ его знаетъ. . Видишь, вонъ, еще дядя идетъ.

— Ой, смотри: онъ этого, который въ щелочку смо­тритъ, палкой бьетъ. Зачѣмъ это онъ?

— За то, что тотъ по песку валяется. Видишь, никогда не нужно по песку валяться.

— Хронологически мое соображеніе было не совсѣмъ правильно: слѣдствіе у меня было впереди причины— подсматривавшій господинъ сначала получилъ ударъ палкой, а потомъ уже повалился на песокъ. Но просто­душный ребенокъ свято мнѣ вѣрилъ.

— Ага! Онъ, значитъ, раньше валялся по песку, а тотъ это увидѣлъ и говоритъ: „Ты зачѣмъ это?“ И палкой его побилъ. А куда это они бѣгутъ?

Я рѣшилъ итти по разъ намѣченному пути:

— Чай пить. А то опоздаютъ—мама бранить будетъ.

— А вотъ смотри—первый­-то опять идетъ обратно.

— Ну да же! Его оставили безъ чаю, за то, что онъ по песку валялся. Такъ, братъ, поступать не полагается. Этакъ всякій будетъ по песку валяться—такъ что жъ оно получится…

— А вотъ смотри—она уже изъ этого домика выхо­дитъ уже въ платьѣ… А ты говорилъ—мама ей не даетъ.

— Да, конечно! Она видишь ли… Гм! Нехорошая женщина. Она украла это платье.

Въ этотъ моментъ молодой повѣса, скрывавшійся за кабинкой, выскочилъ изъ­-за угла, бросился къ вы­шедшей дамѣ и, обнявъ ее, впился ей въ губы стра­стнымъ поцѣлуемъ.

Что это онъ?—забезпокоился Жоржикъ.

— Она его дочка, понимаешь? Онъ ее любитъ. Это ея папа. Ну, значитъ, любитъ и, какъ полагается, цѣлуетъ.

— А вонъ смотри: опять тотъ бѣжитъ. Опять ея папу палкой бьетъ. За что?

— Онъ это не бьетъ, видишь ли. А такъ просто. Тотъ по песку давеча валялся, ну, костюмъ, конечно, [86] въ пескѣ—вотъ тотъ и выколачиваетъ. Это его слуга. Понялъ, братъ?

— Понялъ, братъ,—кротко согласился Жоржикъ.

— Какъ можно поручать ребенка такому кретину— искренно удивился кто­-то сзади.

— Жоржикъ!—громко замѣтилъ я.—Когда ты вы­растешь, такъ не будь дуракомъ и старайся понять слѣдующее: то, что подходяще для взрослаго, не всегда подходяще для маленькаго.

Сзади изъ темноты неизвѣстный голосъ возразилъ:

Знаете, Петръ Ивановичъ, я не понимаю: если дѣтямъ такія картины не подходятъ, такъ почему взрос­лые остолопы водятъ ихъ сюда?

Кровь во мнѣ закипѣла:

— Жоржикъ! —сказалъ я.— Обрати вниманіе на то, что самая худшая порода ословъ, это та, которая…

— Смотри-­ка,—перебилъ Жоржикъ,—Папа побѣжалъ, а его слуга остался съ ней, съ его дочкой. Смотри, она плачетъ, становится передъ нимъ на колѣни. Къ чему это?

— Ну, какъ же… Неужели, ты не понимаешь? Она бѣгала голыми ногами по песку, могла простудиться… Вотъ слуга на нее и кричитъ.

Мнѣ рѣшительно не везло съ объясненіями: въ тотъ моментъ, когда «слуга» кричалъ на колѣнопреклонен­ную «дочку», она вскочила и бросилась въ его объятія.

— Что это онъ ей дѣлаетъ?—спросилъ сбитый съ толку предыдущими объясненіями Жоржикъ.

— Кусаетъ ее. Видишь, укусилъ ей щеку… теперь ухо… губу… въ глазъ теперь вцѣпился.

— Чего же она не плачетъ?

— Ну, что она маленькая, что ли! Терпитъ. Вотъ и ты теперь старайся—если ушибешься или что другое—не плачь. Видишь, она даже улыбается.

— Смотри­-ка, они уже дома… А вотъ слуга подъ еённую кровать лѣзетъ — зачѣмъ? [87]

— Ну, это уже они спать ложатся, уже, значитъ кончено. Пойдемъ, братъ.

— А давай, братъ, до пѣтуха посидимъ.

— Поздно уже будетъ, какіе тамъ пѣтухи. Пойдемъ!

Я вскочилъ и, стараясь заслонить отъ Жоржика совсѣмъ разнуздавшійся экранъ, повлекъ довѣрчиваго малютку къ выходу.

Вдогонку намъ нѣсколько голосовъ сказали удо­влетворенно:

— Давно бы такъ!

* * *

Поднимаясь по лѣстницѣ, мы увидѣли парадную дверь квартиры Жоржика открытой. На порогѣ стояла горничная, припавши къ швейцару и впившись губа­ми въ его бритую щеку.

— Кусаются,— сказалъ Жоржикъ.—Вотъ еще дурные.

Горничная подавленно взвизгнула и умчалась, а мы прошли въ столовую, изъ столовой въ кабинетъ, изъ кабинета въ будуаръ, и тутъ я, на порогѣ, тихонько откинувъ портьеру, задержалъ Жоржика.

— Тссс! Не мѣшай, Жоржикъ, не надо. Мама за­нята. Пойдемъ лучше сюда, въ столовую.

— А что мы будемъ тутъ дѣлать? Скучно. Я хочу къ мамѣ.

— Не стоитъ Жоржикъ. Люди—звѣри, Жоржикъ… Знаешь, что, братъ? Мы сейчасъ вдвоемъ, а теперь я одинъ—видѣлъ: имъ ничего не стоитъ укусить совер­шенно посторонняго человѣка.

— Не люблю я, братъ, когда кусаются,—согласилось со мной это покладистое дитя.

И мы долго сидѣли въ темной столовой, прижав­шись другъ къ другу…




Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее, или оно было обнародованное анонимно или под псевдонимом и личность автора не была раскрыта в этот срок.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.