Эта картина своей идилличностью могла умилить кого угодно: сумерки; на диванѣ, въ углу уютно примостилась Клавдія Михайловна; около нея сидѣлъ Выпукловъ и читалъ ей вполголоса какую-то книжку; у полупотухшаго камина—я; у моихъ ногъ игралъ маленькій сынъ Клавдіи Михайловны—Жоржикъ. Было тихо, только въ каминѣ изрѣдка потрескивало не совсѣмъ догорѣвшее полѣно.
— Дядя, что это? —спрашивалъ Жоржикъ, протягивая мнѣ книжку.
— Это? Слонъ.
— А зачѣмъ онъ такой?
— Маму не слушался,—отвѣчалъ я, стараясь изъ всего извлечь для ребенка нравоученіе.—Не слушался маму, ѣлъ одно сладкое—вотъ и растолстѣлъ!
— А вотъ это желтенькое—слушалось маму?
— Жирафа? Обязательно.
Умиленный ребенокъ наклонился и поцѣловалъ добродѣтельную жирафу въ ея желтую съ пятнами шею.
— Какъ васъ любитъ Жоржикъ,—замѣтила Клавдія Михайловна, поворачивая ко мнѣ лицо съ большими загадочно мерцавшими глазами.
— Я думаю!—самодовольно улыбнулся я.—Ко мнѣ дѣти такъ и льнутъ.
— Вамъ его бы свести въ кинематографъ.
— Когда-нибудь сведу.
— А вы сейчасъ бы его повели.
— Сейчасъ? Хорошо. Мы пойдемъ всѣ вмѣстѣ?
— О, нѣтъ. Что касается меня, такъ я устала дьявольски.
— Я тоже,—сказалъ Выпукловъ, отрываясь отъ книги.
— Впрочемъ, я не знаю,—нерѣшительно промычалъ я,—есть ли тутъ дѣтскіе кинематографы?..
— Глупости! Будто мальчику не все равно. Ему лишь бы лошадки бѣгали, собачки… кошечки разныя… Жоржикъ! Хочешь поглядѣть, какъ слоники бѣгаютъ?
— Позвольте, но вѣдь слоновъ тамъ можетъ и не быть!
— Ну, это не важно. Другое что-нибудь будетъ бѣгать. Скажите нянѣ, чтобы она его одѣла.
Жоржикъ семенилъ рядомъ со мной, уцѣпившись за мою руку съ такой завидной прочностью, что я умилился: этотъ ребенокъ чувствовалъ ко мнѣ полное довѣріе и считалъ меня самой надежной опорой въ окружавшемъ насъ эгоистическомъ мірѣ.
—Постой!—сказалъ я, пріостанавливаясь: — Вотъ тутъ тебѣ и кинематографъ, оказывается, есть. На нашей же улицѣ. Ну, что тутъ такое? «Жизнь на пляжѣ»—веселая камедія въ 2-хъ частяхъ. «Гдѣ-то теперь твое личико смуглое?» — роскошная драма. Жоржикъ! Хочешь видѣть роскошную драму?
— Хочу,—согласился покладистый Жоржикъ.— А драма какая будетъ?
— Я жъ тебѣ говорю—роскошная.
— А я люблю, когда пѣтухъ бываетъ.
— Какой пѣтухъ?
— А я не знаю. Картины все какія-то нехорошія, сѣрыя. А какъ картина окончится—пѣтухъ всегда появляется. Красный. Я, какъ съ мамой былъ—только этого пѣтуха и ждалъ. Въ углу онъ всегда.
— Гм… да…—пробормоталъ я.—Это его ставятъ въ уголъ за то, что онъ шалитъ. Ну, пойдемъ, братъ, за билетами.
— Пойдемъ, братъ,—пропищалъ Жоржикъ—уцѣпившись за мою ногу… (руку свою я съ трудомъ высвободилъ для производства билетной операціи).
Было тѣсно и душно. Я протиснулся куда-то, наступая на невидимыя ноги, усѣлся и облегченно вздохнулъ.
— Ну, Жоржикъ,—смотри, братъ.
— Буду смотрѣть, братъ,—согласился Жоржикъ,—Что это тутъ будетъ?
— «Жизнь на пляжѣ», комедія. Началось уже—видишь?
— Дядя!
— Ну?
— А зачѣмъ эта женщина ходитъ съ голыми руками и съ ногами?
— Да это видишь ли—очень просто. Да-а… Штука, братецъ ты мой, простая: она маму не слушалась, рвала башмачки и платье—мама ее и раздѣла.
— А куда это она входитъ?Что это за домичекъ такой?
— Это кабинка. Да ты смотри!
— Да я смотрю. А это какой это дядя идетъ?
— Такъ себѣ, обыкновенный. Гуляетъ.
— А зачѣмъ онъ смотритъ въ щелочку?
— Онъ? Да вѣдь тутъ море близко, вотъ онъи смотритъ. . боится, чтобы она не утонула.
Сзади меня кто-то сказалъ сосѣду довольно явственно:
— Слышали вы когда-нибудь болѣе идіотскія объясненія?
— Жоржикъ,—сказалъ я не менѣе явственно. — Жоржикъ! Можешь себѣ представить, что бываютъ на свѣтѣ тупоголовыя лошади, совершенно не понимающія психологіи и умственнаго уровня ребенка?
— А пѣтухъ скоро будетъ?—освѣдомился Жоржикъ, совершенно игнорируя непонятную для него фразу.
— Пѣтухъ? А Богъ его знаетъ. . Видишь, вонъ, еще дядя идетъ.
— Ой, смотри: онъ этого, который въ щелочку смотритъ, палкой бьетъ. Зачѣмъ это онъ?
— За то, что тотъ по песку валяется. Видишь, никогда не нужно по песку валяться.
— Хронологически мое соображеніе было не совсѣмъ правильно: слѣдствіе у меня было впереди причины— подсматривавшій господинъ сначала получилъ ударъ палкой, а потомъ уже повалился на песокъ. Но простодушный ребенокъ свято мнѣ вѣрилъ.
— Ага! Онъ, значитъ, раньше валялся по песку, а тотъ это увидѣлъ и говоритъ: „Ты зачѣмъ это?“ И палкой его побилъ. А куда это они бѣгутъ?
Я рѣшилъ итти по разъ намѣченному пути:
— Чай пить. А то опоздаютъ—мама бранить будетъ.
— А вотъ смотри—первый-то опять идетъ обратно.
— Ну да же! Его оставили безъ чаю, за то, что онъ по песку валялся. Такъ, братъ, поступать не полагается. Этакъ всякій будетъ по песку валяться—такъ что жъ оно получится…
— А вотъ смотри—она уже изъ этого домика выходитъ уже въ платьѣ… А ты говорилъ—мама ей не даетъ.
— Да, конечно! Она видишь ли… Гм! Нехорошая женщина. Она украла это платье.
Въ этотъ моментъ молодой повѣса, скрывавшійся за кабинкой, выскочилъ изъ-за угла, бросился къ вышедшей дамѣ и, обнявъ ее, впился ей въ губы страстнымъ поцѣлуемъ.
Что это онъ?—забезпокоился Жоржикъ.
— Она его дочка, понимаешь? Онъ ее любитъ. Это ея папа. Ну, значитъ, любитъ и, какъ полагается, цѣлуетъ.
— А вонъ смотри: опять тотъ бѣжитъ. Опять ея папу палкой бьетъ. За что?
— Онъ это не бьетъ, видишь ли. А такъ просто. Тотъ по песку давеча валялся, ну, костюмъ, конечно, въ пескѣ—вотъ тотъ и выколачиваетъ. Это его слуга. Понялъ, братъ?
— Понялъ, братъ,—кротко согласился Жоржикъ.
— Какъ можно поручать ребенка такому кретину— искренно удивился кто-то сзади.
— Жоржикъ!—громко замѣтилъ я.—Когда ты вырастешь, такъ не будь дуракомъ и старайся понять слѣдующее: то, что подходяще для взрослаго, не всегда подходяще для маленькаго.
Сзади изъ темноты неизвѣстный голосъ возразилъ:
Знаете, Петръ Ивановичъ, я не понимаю: если дѣтямъ такія картины не подходятъ, такъ почему взрослые остолопы водятъ ихъ сюда?
Кровь во мнѣ закипѣла:
— Жоржикъ! —сказалъ я.— Обрати вниманіе на то, что самая худшая порода ословъ, это та, которая…
— Смотри-ка,—перебилъ Жоржикъ,—Папа побѣжалъ, а его слуга остался съ ней, съ его дочкой. Смотри, она плачетъ, становится передъ нимъ на колѣни. Къ чему это?
— Ну, какъ же… Неужели, ты не понимаешь? Она бѣгала голыми ногами по песку, могла простудиться… Вотъ слуга на нее и кричитъ.
Мнѣ рѣшительно не везло съ объясненіями: въ тотъ моментъ, когда «слуга» кричалъ на колѣнопреклоненную «дочку», она вскочила и бросилась въ его объятія.
— Что это онъ ей дѣлаетъ?—спросилъ сбитый съ толку предыдущими объясненіями Жоржикъ.
— Кусаетъ ее. Видишь, укусилъ ей щеку… теперь ухо… губу… въ глазъ теперь вцѣпился.
— Чего же она не плачетъ?
— Ну, что она маленькая, что ли! Терпитъ. Вотъ и ты теперь старайся—если ушибешься или что другое—не плачь. Видишь, она даже улыбается.
— Смотри-ка, они уже дома… А вотъ слуга подъ еённую кровать лѣзетъ — зачѣмъ?
— Ну, это уже они спать ложатся, уже, значитъ кончено. Пойдемъ, братъ.
— А давай, братъ, до пѣтуха посидимъ.
— Поздно уже будетъ, какіе тамъ пѣтухи. Пойдемъ!
Я вскочилъ и, стараясь заслонить отъ Жоржика совсѣмъ разнуздавшійся экранъ, повлекъ довѣрчиваго малютку къ выходу.
Вдогонку намъ нѣсколько голосовъ сказали удовлетворенно:
— Давно бы такъ!
Поднимаясь по лѣстницѣ, мы увидѣли парадную дверь квартиры Жоржика открытой. На порогѣ стояла горничная, припавши къ швейцару и впившись губами въ его бритую щеку.
— Кусаются,— сказалъ Жоржикъ.—Вотъ еще дурные.
Горничная подавленно взвизгнула и умчалась, а мы прошли въ столовую, изъ столовой въ кабинетъ, изъ кабинета въ будуаръ, и тутъ я, на порогѣ, тихонько откинувъ портьеру, задержалъ Жоржика.
— Тссс! Не мѣшай, Жоржикъ, не надо. Мама занята. Пойдемъ лучше сюда, въ столовую.
— А что мы будемъ тутъ дѣлать? Скучно. Я хочу къ мамѣ.
— Не стоитъ Жоржикъ. Люди—звѣри, Жоржикъ… Знаешь, что, братъ? Мы сейчасъ вдвоемъ, а теперь я одинъ—видѣлъ: имъ ничего не стоитъ укусить совершенно посторонняго человѣка.
— Не люблю я, братъ, когда кусаются,—согласилось со мной это покладистое дитя.
И мы долго сидѣли въ темной столовой, прижавшись другъ къ другу…
![]() |
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее, или оно было обнародованное анонимно или под псевдонимом и личность автора не была раскрыта в этот срок.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода. |