Философка. править
«Я знаю, что въ репертуарѣ цѣлаго вашего дня нѣтъ ни минуты свободнаго времени, но, хотя бы мнѣ пришлось обречь васъ на сплетни цѣлаго города, я долженъ придти къ вамъ сегодня вечеромъ, чтобы отдать отчетъ въ порученномъ мнѣ дѣлѣ».
Письмо это панна Каролина получила сегодня утромъ, когда выходила на первый урокъ. Письмо къ ней! Боже милосердый! Да вѣдь она почти никогда не получаетъ писемъ. Отъ времени до времени отзываются два племянника, словно два филина, одинъ изъ глубины лѣсовъ Бѣлаго, другой изъ степей Чернаго моря. Оба они по ея милости и людьми вышли. Она платила за ихъ помѣщеніе, одѣвала, а какъ они немного пришли въ разумъ и поняли, что сиротамъ грустно живется на свѣтѣ, то взяла ихъ къ себѣ и стала ухаживать за ними, хотя для нѣжности времени у нея не было. Десять, двѣнадцать часовъ уроковъ музыки каждый день. Когда приходилось ей оказывать какую-нибудь ласку, ее охватывала такая жалость, какъ будто она сама была сиротою, хотя на самомъ дѣлѣ у панны Каролины на свѣтѣ никого близкаго не было. Племянники — дѣти какой-то четвероюродной сестры, но это все равно: каждый мальчикъ сорванецъ, отъ родной ли, отъ четвероюродной ли сестры родится онъ на свѣтъ. Хлопотъ съ ними было не мало: они прятали отъ нея дырявые сапоги, сами чинили платье, обходились даже безъ книжекъ. Она должна была шпіонить за ними и почти украдкой удовлетворять ихъ потребности. Теперь едва они стали на свои ноги, и тотъ и другой въ каждомъ письмѣ ее къ себѣ тянетъ: одинъ на Бѣлое, другой на Черное море. Скучаютъ, разбойники! Отъ каждаго письма такою грустью вѣетъ, что она, хотя никогда не плачетъ, а читая письма, невольно разъ десять принуждена бываетъ подносить платокъ къ глазамъ; сами съ тамошней жизнью примириться не могутъ, а ей рай обѣщаютъ! Тотъ, изъ лѣсовъ, въ особенности! Ахъ, еслибъ можно было раздвоиться, не утрачивая при этомъ своей цѣлости, она, можетъ быть, и поѣхала бы, чтобы посмотрѣть, каковы ея прежніе сорванцы. Теперешній лѣсничій прежде былъ настоящимъ волкомъ: людей боялся, книжки пожиралъ, худъ былъ какъ гончая собака, потому что отъ науки не потолстѣешь. А тотъ, что теперь ученымъ агрономомъ считается, корчилъ изъ себя барчука. Купила она какъ то ему духовъ и пару перчатокъ на имянины; онъ былъ совершенно счастливъ и поклялся, что никогда этого не забудетъ. Ну, и не забылъ! Какія письма этотъ мальчикъ пишетъ! Придастъ имъ такое содержаніе, что даже вложенная въ письмо кредитная бумажка представляется сердечнымъ словомъ, а не подачкой или уплатой стараго долга. Послѣ каждаго письма панна Каролина — хоть сейчасъ въ дорогу, и если бы у нея вдругъ выросли крылья, она полетѣла бы на сѣверъ, потому что нелюдимый книжникъ все-таки больше приходился ей по сердцу. Но она никогда не уѣдетъ изъ города, пятьдесятъ лѣтъ уже прожила въ немъ. Хотѣла бы она только жонъ имъ выбрать изъ здѣшнихъ: боится, какъ бы тамъ отъ скуки глупостей не надѣлали. Ее даже морозъ по кожѣ подираетъ, когда она подумаетъ объ этомъ. Да нѣтъ, она знаетъ своихъ мальчиковъ! Одному изъ нихъ она ужъ почти подыскала жену, свою Антосю… тоже сирота; панна Каролина воспитываетъ ее съ пятаго года. Красивая она, но слабая и болѣзненная, — настоящая княжна! Бѣдною, она была бы только тягостью для мужа, но, къ счастью, у нея можетъ быть состояніе, даже большое. Панна Каролина этой мыслью живетъ вотъ ужъ два года, то-есть, съ тѣхъ поръ, какъ умеръ какой-то далекій дѣдушка Антоси. Послѣ сегодняшняго письма адвоката она почти увѣрена, что процессъ выигранъ.
Этотъ вертопрахъ Лавицкій, тоже ея старый ученикъ! Способный былъ, бездѣльникъ; гаммы порядочно съиграть не умѣлъ, а тоже мазурки и вальсы въ ея честь сочинялъ… Шесть лѣтъ она учила его затѣмъ только, чтобъ онъ надоѣдалъ ей.
— Отдайте мнѣ мои шестьсотъ шестьдесятъ шесть часовъ, панна Каролина! — кричитъ онъ, какъ только встрѣтитъ ее на улицѣ.
Хорошій мальчикъ! Онъ былъ товарищемъ ея Яся и Стася и самъ набился вести процессъ Антоси, хотя сначала и смѣялся надо всѣмъ этимъ дѣломъ:
— Яйцо выѣденное мы выиграемъ, панна Каролина! Рудовицкій родственникъ Антосѣ развѣ только по Адаму и Евѣ, а какъ вамъ извѣстно, всемірный потопъ прервалъ всѣ родственныя связи той отдаленной эпохи, и я не знаю, удастся ли намъ связать узелъ нашего родства. Попробую, для того и законы, чтобъ существовало беззаконіе. Вотъ и вы самымъ законнѣйшимъ образомъ украли у меня шестьсотъ шестьдесятъ шесть наилучшихъ часовъ моей жизни!
Лавицкій смѣется надо всѣмъ въ свѣтѣ, но человѣкъ онъ хорошій, хотя и у него есть свои странности. Когда въ первый разъ онъ пришелъ къ ней за документами, необходимыми для процесса, то осматривалъ комнатку, какъ ростовщикъ или судебный приставъ.
— И въ этой-то канурѣ вы нашли мѣсто для сироты! — сказалъ онъ затѣмъ. — Право, панна Каролина, меня разбираетъ охота подарить вамъ мои шестьсотъ шестьдесятъ шесть часовъ. Пусть ужъ будетъ квитъ.
У панны Каролины камень съ сердца свалился, когда она отдала дѣло въ его руки; она знала, что это дѣло онъ будетъ защищать какъ свое собственное. Дѣло было запутанное, процессъ могъ затянуться на нѣсколько лѣтъ.
— Мнѣ хоть бы умереть спокойно, — повторила въ душѣ панна Каролина.
Избаловала она дѣвочку, испортила ее почти добровольно, кутала, какъ тепличное растеніе. Въ теченіе пяти лѣтъ пять разъ ради нея перемѣнила квартиру, и наконецъ нашла сухую, теплую комнату въ предмѣстьѣ, съ окнами, выходящими на сады и поля, откуда можно было видѣть и небо, и солнце, и деревья. Дѣвочкѣ было четырнадцать лѣтъ; она росла, выравнилась, но до сихъ поръ едва научилась читать да писать; для работы и науки силъ не хватало…
— Нужно было только отъ смерти ее спасать? — повторяла про себя панна Каролина. Ей было досадно на себя, что она не могла сдѣлать больше того, что сдѣлала.
— Хоть бы еще нѣсколько лѣтъ проскрипѣть — только едва ли это удастся.
Ноги у нея распухали, съ сердцемъ дѣло было все хуже и хуже; правда, она бѣгала по городу изъ конца въ конецъ почти безъ передышки, но на лѣстницы входила уже съ трудомъ. Только лицо ея цвѣло по прежнему, голубые глаза смѣялись весело, а въ свѣтлыхъ волосахъ ни слѣда сѣдины! И энергія не падала. Еще и теперь, какъ тридцать лѣтъ тому назадъ, она могла работать съ утра до ночи. При всякомъ, болѣе или менѣе ясномъ, проявленіи сочувствія, она пожимала плечами съ веселой улыбкой. Глупые люди! Она перемѣнила бы только свои распухшія ноги, да больное сердце, но больше ничего! Если бы она начала жить сначала, то жила бы такъ же, какъ живетъ теперь.
Сегодня она даже боли въ ногахъ не ощущала, бѣгала съ урока на урокъ, какъ въ горячкѣ, сердце ея то замирало, то тревожно билось въ груди, на щекахъ выступилъ яркій румянецъ, глаза блистали; въ разсѣянности она не слыхала почти ни одной ноты.
— Неужели это правда? Неужели я еще сегодня могу быть такой счастливой? — повторяла она, считая тактъ и указывая ноты дрожащей рукой.
Два раза она хотѣла возвращаться съ дороги и бѣжать къ адвокату, но боялась, что не застанетъ его дома.
День тянулся безконечно долго; на послѣднемъ урокѣ ей было совсѣмъ не по себѣ; нотные знаки скакали передъ ея глазами, сердце то вздрагивало, то останавливалось; ее охватывала тяжелая тревога.
— Глупо съ ума сходить раньше времени, — шептала она дрожащими губами, — или я съ ума сойду отъ радости… или…-- она махнула рукой; лично ея не пугало никакое разочарованіе.
— Вы сегодня словно невѣста, — шутилъ старый профессоръ, живущій на пенсіи, смотря на разгорѣвшееся лицо панны Каролины. — А вѣдь что же?.. но это было бы страшный афронтъ для меня! Старый солдатъ всегда знаетъ службу лучше молодого, ну, и вѣрность лучше соблюдается подъ старость.
Они оба засмѣялись. Въ прошлую зиму она связала ему шесть паръ шерстяныхъ чулокъ; съ тѣхъ поръ онъ въ шутку называлъ ее своимъ идеаломъ; ему было восемьдесятъ лѣтъ и онъ жилъ съ двумя взрослыми внучками.
Кончился послѣдній урокъ… панна Каролина знала, что Лавицкій раньше восьми не придетъ, но торопилась, чтобы поскорѣй добраться до дому. Стоялъ морозный лунный вечеръ, на улицахъ было почти пусто. Панна Каролина ускоряла шаги, но дорога какъ-то сама собою вытягивалась безконечною лентой. Въ первый разъ паннѣ Каролинѣ пришла въ голову, что она живетъ далеко отъ центра города.
На углу одной улицы она прислонилась спиною къ стѣнѣ.
— Скажите, такъ вотъ какъ дѣйствуетъ надежда! — шептала она съ веселой улыбкой, крѣпко прижала руку къ сердцу, отдохнула немного и пошла дальше, останавливаясь черезъ нѣсколько шаговъ.
— Одинъ такой день поглотилъ больше силъ и здоровья, чѣмъ годъ спокойнаго, тяжелаго труда? Глупо я дѣлаю, что поддаюсь этимъ впечатлѣніямъ. Но если это правда… если будущность моей бѣдной дѣвочки обезпечена, — ну, тогда отъ радости и умереть стоитъ!
Она пробовала образумить себя, но разъ пробужденная надежда не давала подрѣзать себѣ крылья. Силы почти оставили панну Каролину, когда она подошла къ двери своего дома… Съ трудомъ переводя дыханіе, долго простояла она у порога.
Въ комнатѣ на столѣ горѣла лампа, подлѣ печки шумѣлъ самоваръ; на кровати спала Антося, покрытая теплымъ платкомъ; въ темномъ углу, у комода, горничная суетилась и гремѣла чайной посудой, панна Каролина медленно снимала пальто и шляпу; руки и ноги ея отяжелѣли какъ свинцовыя. Она знала это состояніе, не разъ это случалось съ ней, но сегодня ее черезчуръ измучило волненіе. Шатаясь, она прошла изъ темной прихожей въ комнату.
На столѣ, около лампы, лежало письмо, панна Каролина уже съ порога пытливо всматривалась въ него, — она узнала почеркъ Лавицкаго. Всякая боль и тягость исчезли. Кровь горячимъ потокомъ прилила къ ея головѣ. Письмо было не длинно: «Сегодня у меня нѣтъ ни минуты свободнаго времени, я могъ попасть бы къ вамъ развѣ только завтра вечеромъ. Не хочу медлить съ извѣстіемъ о вполнѣ благопріятномъ исходѣ нашего дѣла: у дѣвочки въ карманѣ пятнадцать тысячъ, столько же она получитъ послѣ продажи имущества. Да, по временамъ нелѣпая фортуна умѣетъ выдѣлывать хитрые фокусы! О подробностяхъ завтра».
Письмо выпало изъ ея рукъ. Панна Каролина опустилась на кресло. На глазахъ ея навернулись слезы, она хотѣла-было окликнуть Антосю, но голосъ застылъ въ ея горлѣ.
— Такъ это правда! сказала она про себя, — такъ это правда…
Откинувшись на спинку кресла съ руками, опущенными на колѣна, она сидѣла неподвижно и смотрѣла на письмо, лежащее передъ ней на столѣ… То, о чемъ она мечтала столько лѣтъ, наконецъ, осуществилось!.. Странное дѣло, какъ все въ ея жизни счастливо складывалось! Сирота она была, но ее въ дѣтствѣ пригрѣли добрые люди… потомъ сразу она нашла много работы. Одинъ годъ былъ грустный, тяжелый… самый лучшій годъ въ ея жизни… весь свѣтъ улыбался ей… тогда ее называли «Розою»… она любила… давно ужъ это прошло, а каждую минуту этого года она помнитъ ясно… счастье продолжалось нѣсколько мѣсяцевъ. Грустный конецъ смягчало убѣжденіе, что и она, если бы была на его мѣстѣ, можетъ быть, также поступила. Онъ женился на дѣвушкѣ доброй, умной… и богатой. Онъ спасалъ семью и состояніе… Когда первая боль миновала, панна Каролина первая пожелала ему счастья… Правда, со слезами на глазахъ.
Послѣ этого что-то попортилось въ ея сердцѣ, и ничто уже не могло поправить этого… А сколько счастливыхъ минутъ пережила она со своими мальчиками! Она вытащила ихъ изъ нужды, спасла чуть не отъ голодной смерти, и какіе люди вышли изъ этихъ несчастныхъ, заморенныхъ ребятишекъ! честные, заботящіе, закаленные!.. Сколько разъ слезы счастія навертывались на ея глазахъ, когда она думала о своихъ мальчикахъ. А теперь… О, какой страшный огонь разлился въ ея груди… Панна Каролина смежила глаза, отяжелѣвшая голова склонилась на ручку кресла.
Въ тишинѣ слышалось только легкое дыханіе Антоси, лампа угасала, лучи мѣсяца, заглядывающаго въ окно, все яснѣе вырисовывались на полу…
Сонъ овладѣвалъ панной Каролиной. Мало-по-малу серебристый сумракъ смѣнялся яркимъ свѣтомъ солнца.
Блаженная улыбка застыла на губахъ панвы Каролины., ей было такъ легко, какъ только легко можетъ быть въ счастливомъ снѣ… Старое, изможденное трудомъ, тѣло оставалось въ покоѣ, молодая сильная душа расплылась въ солнечной атмосферѣ…
Не стоитъ пробуждаться отъ такого сна…