I
правитьОднажды я прочелъ въ газетѣ замѣтку — въ отдѣлѣ «Дневникъ происшествій».
Замѣтка эта была набрана петитомъ, поставлена въ самомъ укромномъ уголкѣ газеты и, вообще, она не претендовала на исключительное къ себѣ вниманіе со стороны читателя.
И, однако, прочтя эту замѣтку, я поразился, я преклонился передъ ея библейской величавостью, Шекспировской глубиной и дьявольской холодностью стиля околоточнаго надзирателя,—выдержку изъ протокола котораго замѣтка, вѣроятно, и представляла. Врѣзалась она мнѣ въ память слово-въ-слово:
«Вчера, въ трактиръ Кобозева по Калужской улицѣ зашелъ уличный продавецъ счастья, предлагавшій посѣтителямъ конвертики съ «предсказаніемъ судьбы»... Бывшій въ трактирѣ мѣщанинъ Синюхинъ заинтересовался предсказаніемъ своей судьбы и тутъ же купилъ у продавца счастья предсказаніе за 5 коп. Но, вскрывъ конвертъ и прочитавъ свою судьбу, мѣщанинъ Синюхинъ остался ею недоволенъ и, вскочивъ съ мѣста, бросился догонять продавца счастья, уже вышедшаго на улицу. Тутъ, на улицѣ между ними возгорѣлся споръ: недовольный своей судьбой, Синюхинъ сталъ требовать у продавца возврата уплаченныхъ денегъ, а продавецъ отказывался, утверждая, что онъ и самъ не знаетъ, что заключено въ конвертѣ. Спорь перешелъ въ драку, причемъ мѣщ. Синюхинъ ударилъ продавца счастья по лицу. Разъяренный продавецъ счастья, назвавшій себя потомъ Игнатіемъ Рысисъ, выхватилъ ножъударомъ въ животъ убилъ наповалъ мѣщ. Синюхина. Рысисъ арестованъ».
Не поразительна ли эта сухая газетная замѣтка: человѣкъ купилъ предсказаніе своей судьбы, остался ею недоволенъ, захотѣлъ съ типичной слѣпотой глупаго человѣка измѣнить эту судьбу—и что же? Судьба побѣдила его. Человѣкъ нашелъ свою судьбу очень плохой—и что же? Черезъ пять минутъ онъ оказался правъ.
И судьба оказалась права.
А «продавецъ счастья», продавшій своему кліенту плохое счастье, кѣмъ онъ оказался въ рукахъ судьбы? Послушнымъ слѣпымъ орудіемъ.
И я очень, очень жалѣю, что мнѣ не придется никогда, встрѣтиться съ Игнатіемъ Рысисъ, отбывающимъ гдѣ-нибудь въ каторжной тюрьмѣ положенный ему срокъ.
Чувствую я, что это настоящій продавецъ счастья и что только у него, вѣроятно, я могъ быточностью узнать предстоящую свою судьбу.
Такъ хочется вѣрить, что мнѣ бы онъ продалъ счастье получше, чѣмъ счастье мѣщанина Синюхина. А, можетъ быть...
II
правитьУ воротъ сборнаго пункта, какъ пчелы, роились бородатые, усатые запасные.
Человѣкъ сто ихъ было, одѣтыхъ въ поддевки, зипуны, пиджаки и пальто, накинутые на плечи.
Уже чувствовалось, что постепенно отрываются они — совершенно для себя незамѣтно — отъ эгоистической семейной ячейки и что входятъ они уже, что вливаются они—тоже совершенно для себя незамѣтно — въ одну великую единую могучую рѣку, называемую арміей.
Теряется индивидуальность, теряется лицо—одна сѣрая компактная масса поползетъ куда-то, сосредоточенно нахмуривъ общія брови на общемъ лицѣ...
Я втерся въ ихъ толпу, и въ одинъ моментъ меня окружила, проглотила масса плечъ, головъ и спинъ.
—Что, баринъ, тоже идешь? — сверкнулъ бѣлыми зубами на загорѣломъ лицѣ усатый молодецъ, широкоплечій, надиво скроенный.
—Нѣтъ, до меня пока очередь не дошла, я такъ.
Обыкновенно при такихъ встрѣчахъ всякому пишущему человѣку полагается задать солдатамъ одинъ преглупый вопросъ (и, однако, всякій пишущій человѣкъ его задаетъ):
—Что, страшно идти на войну?
Я не такой.
—Курить хотите, братцы?—спросилъ я, вынимая свертокъ съ заранѣе приготовленной тысячей папиросъ.
Какъ куча снѣгу подъ лучами африканскаго солнца, — если такая комбинація, вообще, мыслима — растаяли мои папиросы.
Лица освѣтились огоньками папиросъ, привѣтливыми улыбками — мы разговорились.
—И чего это, скажи ты мнѣ баринъ, на милость, русскій человѣкъ такъ нѣмцовъ не любитъ? Японецъ ничего себѣ, турокъ даже, скажемъ, на что бѣдовая голова — пусть себѣ дышетъ... А вотъ поди-жъ ты — какъ нѣмцовъ бить — и-и-и-ихъ, какъ всѣ ухватились. И тащить не надо — самъ народъ идетъ.
Чей-то невидимый голосъ прозвучалъ сзади меня:
—Понятно: турокъ, японецъ, онъ сбоку тебя идетъ, а нѣмецъ на спину норовитъ взгромоздиться.
—Вѣрно, Миколаевъ.
—Опять же о нѣмцѣ и такъ нѣкоторые выражаются...
Мнѣ такъ и не удалось узнать, какъ выражаются нѣкоторые о нѣмцѣ, потому что сбоку весь народъ зашевелился и оттуда послышался зычный голосъ:
—Счасть-е!!! Судь-ба! Пять копѣекъ штука! Кому желательно узнать свою истинную судьбу за пять копѣекъ штука. Нижніе чины платятъ пять копѣекъ, верхніе чины — десять копѣекъ!
—Ишь-ты,—умилился кто-то. — Вездѣ, значитъ, нижнимъ чинамъ легше!
—Гляди, Михѣевъ, — вскричалъ мужиченко, замѣтно формировавшійся уже здѣсь на сборномъ пунктѣ въ будущаго ротнаго ocтрякa. — Гляди, братъ, какъ тебѣ повезло, что ты еще въ нижнихъ чинахъ! Будь ты енераломъ — тутъ бы-те и крышка. Разорилъ бы тебя гривенникъ.
Широкоплечій Михѣевъ, тотъ самый, что спросилъ меня, иду ли я на войну? — отодвинулъ легонько будущаго ротнаго остряка, и придавъ лицу серьезное, строгое, какъ передъ причастіемъ, выраженіе, протянулъ продавцу счастья пятакъ:
—Дай-ка, дядя, на послѣдній. Чего оно тамъ такое?..
И по его сжатымъ губамъ, по нахмуреннымъ бровямъ было видно, что для него — это дѣло не шуточное.
И всѣ поняли, что передъ ними, можетъ быть, рѣшается судьба человѣка, и тоже притихли, сгрудившись около продавца счастья.
У этого продавца счастья дѣло было, видно, поставлено на широкую ногу: ящикъ былъ обклеенъ серебряной бумагой, обитъ золочеными, успѣвшими потускнѣть, гвоздиками, а на крышкѣ ящика сидѣлъ старый зеленый попугай, производившій крайне благопріятное впечатлѣніе своимъ добросовѣстнымъ видомъ.
Онъ, будто, говорилъ:
—Мнѣ что-жъ... Мнѣ все равно. Я въ вашу судьбу не вмѣшиваюсь. Какой конвертикъ попадется, такой и получите. А дальше ужъ ваше дѣло.
Вообще, все предпріятіе имѣло солидный видъ. Присутствіе равнодушнаго, какъ сама судьба, попугая какъ нельзя лучше гарантировало отсутствіе элемента пристрастія во всемъ дѣлѣ. А если бы счастье вынимала рука продавца или покупателя счастья—кое о чемъ можно было бы поспорить.
—Птица вынетъ?—почему-то шопотомъ спросилъ Михѣевъ, съ плохо скрытымъ суевѣрнымъ ужасомъ поглядывая на загадочнаго попугая.
—Птица. Дѣло Божье — намъ вмѣшиваться нельзя.
Продавецъ выдвинулъ нижній ящичекъ. Попугай механически нагнулся внизъ, клюнулъравнодушно протянулъ клювъ, держа въ немъ счастъе солдата Михѣева.
Слышно было прерывистое дыханіе заинтересованныхъ зрителей.
Михѣевъ перекрестился широкимъ привычнымъ крестомъ и вскрылъ конвертъ.
Повертѣлъ нерѣшительно желтый клочекъ бумаги, всмотрѣлся въ него и, чмокнувъ губами, протянулъ мнѣ.
—Чего-й-то печать неразборчива, — замѣтилъ онъ. — Прочти, баринъ.
И онъ близко-близко придвинулся ко мнѣ, этотъ человѣкъ, судьба котораго была въ моихъ рукахъ.
Я внятно прочелъ:
«Ты красива и найдешь любящихъ тебя изъ среды множества молодыхъ людей. Наконецъ, влюбишься въ извѣстнаго богача и справедливо, но безъ взаимности; только соединенію вашему помѣшаетъ много думающая о себѣ его тетка.
Будь, однако, въ постановленіяхъ своихъ постоянна, такъ, по смерти этой тетки, онъ обвѣнчается и осчастливитъ тебя. Богъ благословитъ тебя потомствомъ, которое будетъ тебя уважать и любить. Одна изъ твоихъ дочерей, пристойная, выйдетъ рано замужъ, оставитъ мать и уѣдетъ со своимъ мужемъ въ Америку, гдѣ будетъ счастливой.
Проживешь до 90 лѣтъ».
Михѣевъ внимательно прослушалъ до конца всю подсунутую ему попугаемъ судьбу и, поразмысливъ немного, нерѣшительно замѣтилъ:
—Что-то оно, какъ будто, не тово, баринъ... Будто тутъ больше объ женщинѣ. А?
Я обернулся съ цѣлью попросить у продавца судьбы объясненія этому казусному случаю, но того и слѣдъ простылъ.
Уваженіе къ солидности его фирмы смѣнилось у меня легкимъ разочарованіемъ и досадой, но я постарался не подать виду.
Приходилось оперировать тѣмъ, что было въ рукахъ.
—Видишь-ли, Михѣевъ, — обратился я къ разочарованному, убитому искателю счастья. — Ты не долженъ понимать того, что здѣсь сказано, буквально. То есть, другими словами, здѣсь все сказано приблизительно. Тебѣ данъ, такъ сказать, матеріалъ, а ты уже самъ долженъ толковать, какъ тебѣ болѣе подходитъ по твоему полу и званію.
Его убитый видъ смѣнился другимъ—внимательнымъ, съ примѣсью легкой надежды въ широко раскрытыхъ голубыхъ глазахъ.
И когда онъ придвинулся ко мнѣ ближе и взглянулъ на меня этими довѣрчивыми, какъ у ребенка, голубыми глазами, будто ища защиты и покровительства—сердце мое раскрылось навстрѣчу ему и я рѣшилъ, что сдѣлаю все, чтобы утѣшить и ободрить этого солдата Михѣева.
III
править—Такъ вотъ что, Михѣевъ... Это ничего, что тутъ, какъ будто, женская судьба. Вѣдь, согласись самъ, что у продавца всего одинъ ящикъ, а покупаютъ у него мужчины и женщины — какъ же попугаю тутъ разобраться. Вѣрно?
—Такъ-то оно такъ, — согласился Михѣевъ, по-прежнему, съ полуоткрытымъ ртомъ ловя каждое мое слово.
—А еще бы же не такъ! Ну вотъ теперь, разберемъ по настоящему каждую фразу...
—Фразу?
—Ну, да... я хочу сказать: по кусочку. Ну-съ... Кусочекъ первый... «Ты красива и найдешь любящихъ тебя изъ среды множества молодыхъ людей»...
Я осмотрѣлъ его критическимъ взглядомъ и искренно сказалъ:
—Есть. Парень ты, дѣйствительно, красивый. Значитъ, это вѣрно.
Михѣевъ вспыхнулъ, опустилъ голову и сталъ застѣнчиво царапать крѣпкимъ ногтемъ какой-то узелокъ на собственномъ рукавѣ.
И товарищи тоже осмотрѣли его и единогласно подтвердили:
—Да парень онъ что-жъ... Ничего себѣ. Парень, какъ парень.
—Все, какъ говорится, на мѣстѣ.
—Значитъ, вѣрно сказано.
По тону окружающихъ было замѣтно, что кредитъ желтой бумажонки сталъ замѣтно подыматься.
—Пойдемъ дальше. «Влюбишься въ извѣстнаго бог... гм!.. въ извѣстную богачиху и справедливо, но безъ взаимности»... Ну, это, Михѣевъ, тоже понятно. Сердцу, братъ, не закажешь! И если понравится богачиха—такъ тутъ ужъ ничего не подѣлаешь.
—Это вѣрно,—согласились нѣкоторые опытные люди изъ окружающихъ, очевидно, уже пронзенные въ свое время стрѣлами крылатаго Амура.
—Любовь—зла, полюбишь и козла, — подтвердилъ кто-то изъ наиболѣе израненныхъ крылатымъ богомъ.
—То-то и оно, — улыбнулся я, снисходительно оглядывая внимательную аудиторію. — Теперь... что касается «безъ взаимности» тоже — братъ... Ты, Михѣевъ, не обижайся, но богачихи, онѣ народъ избалованный — гдѣ жъ ей любить простого... ты чѣмъ занимался раньше?
—Сцѣпщикомъ былъ на желѣзной дорогѣ.
—Да... Гдѣ-жъ ей полюбить простого сцѣпщика?
—Что-жъ, я понимаю, — скромно согласился Михѣевъ. — Гдѣ мнѣ до богачихи. Не по носу табакъ.
—Это правильно,—поддержалъ кто-то.
—Нешто нашему брату сиволапому до богачихи тянуться? Жирно будетъ.
—Лопнешь тутъ.
—Тутъ ужъ не безпокойся.
—Отошьютъ.
—Дальше. «Только соединенію вашему помѣшаетъ много думающая о себѣ его тетка».
—Ишь, стерва, — возмутился рыжій солдатъ изъ числа искренно сочувствующихъ Михѣеву.
—Она, баба, дѣйствительно... Куда не впутается, вездѣ дрянь будетъ.
—Ишь-ты: «много думающая о себѣ тетка». Дать бы ей хорошей выволочки—такъ не думала бы о ceбѣ много.
—Жидокъ на расправу ихъ братъ, — замѣтилъ тотъ же наиболѣе израненный стрѣлами Амура. — Отъ перваго леща такой вой подыметъ, что и-и-ихъ!
—Ну, замолчи. Разговорился тутъ. Читайте, баринъ, дальше.
—«Будь, однако, въ постановленіяхъ своихъ постояненъ, такъ по смерти этой тетки онъ... гм... она обвѣнчается и осчастливитъ тебя».
Михѣевъ вдругъ прыснулъ въ кулакъ, но тотчасъ же, будто испугавшись, принялъ преувеличенно важный видъ.
—Уже, — махнулъ онъ рукой.
—Что «уже»?!
—Обвѣнчались. Восемь лѣтъ, какъ я женатъ.
—Чего-жъ ты молчалъ,—растерялся я, немного сбитый съ толку.
—Какъ-же. Девятый годъ пошелъ.
—Что-жъ,—спросилъ рыжій солдатъ,—такъ оно и было? Богатая была?
—Это какъ сказать... Двѣсти рублей за ней взялъ, перину, корову.
—Деньги не малыя, — вздохнулъ маленькій мужикъ.
—Сила!
—Вотъ оно, братъ, судьба-то и оказалась... Попугай, братъ, врать не станетъ.
—Тетка-то была?
—У ей? Была. Такая презлющая, что ужасъ. Въ Мокеевкѣ шахтеры ее убили. Стряпухой она была на артель.
—Такъ ей и надо, — поддержалъ тотъ же ожесточенный женщинами господинъ. — Заслужила свое.
—И какъ это ловко все предсказано: богачиха — извольте; вѣнчаніе — извольте; тетка — извольте.
—Я-жь тебѣ говорилъ — попугай, онъ себя окажетъ.
—Оказалъ. Хитрѣющая птица.
—Молчите, черти. Только мѣшаете. Читайте, баринъ.
—«Богъ благословитъ тебя потомствомъ, которое будетъ тебя уважать и любить. Одна изъ твоихъ дочерей, пристойная, выйдетъ рано замужъ, оставитъ мать и уѣдетъ со своимъ мужемъ въ Америку».
—Не пущу! — твердо и значительно сказалъ вдругъ Михѣевъ, упрямо, какъ быкъ, наклонивъ голову.
—Кого не пустишь?!
—Ее. Дочку. Въ Америку.
—Какъ же такъ ты не пустишь, чудакъ человѣкъ, — вмѣшался рыжій солдатъ, — ежели ейный мужъ ее возьметъ.
—Не пущу. Пусть тутъ сидитъ.
—Михѣевъ, возразилъ я. — Да вѣдь это же судьба. Какъ же ты можешь идти напротивъ??
—Конечно, пусти, — послышались голоса. — Ишь, чортъ, уперся: «не пущу»!
—Какъ же такъ можно мужнюю жену не отпустить.
—За это, братъ, по головкѣ не погладятъ.
—Да ужъ... Мужъ, ежели не дуракъ, такое тебѣ «не пущу» пропишетъ, что ногъ не потянешь.
—Ну, ладно... Пусть ѣдетъ, — сдался Михѣевъ. — Другая останется. Дальше какъ, баринъ?
—«...Гдѣ будетъ счастливой. Проживешь до 90 лѣтъ.
—Это я то?
—Ясно. Вотъ видишь тутъ сказано, внизу.
Михѣевъ расцвѣлъ. Ударилъ себя въ полы и радостно засмѣялся.
—Это ловко, братцы! Вотъ тебѣ и война. И пропишу же я нѣмцу теперь!.. А? До 90 лѣтъ!!! А я то думаю себѣ: «эхъ, бабахнетъ меня тамъ ядромъ али пулей — пропалъ я вмѣстѣ со всѣми потрохами». А? Девяносто лѣтъ!
—Дѣловъ ты теперь накрутишь, Михѣевъ, — замѣтилъ рыжій солдатъ, безо всякой, впрочемъ, зависти.
—Говорилъ же я, что попугай себя окажетъ.
—Что и говорить—все какъ по писанному. Спасибо, баринъ. Утѣшилъ.
Товарищи поздравляли сіяющаго Михѣева.
Гдѣ-то ты теперь, Михѣевъ?
Бѣжишь ли ты плечо-о-плечо со своимъ другомъ рыжимъ солдатомъ по холодному полю, широко открывъ кричащій «ура» ротъ и выставивъ впередъ остріе холоднаго штыка, на которомъ черезъ минуту забьется упитанное тѣло шваба, обрызгивая твои пыльные сапоги вражеской кровью?..
Или лежишь ты въ лазаретѣ съ забинтованной рукой, ногой—и чья-то бѣлая тѣнь наклоняется надъ тобой, освѣжая нѣсколькими каплями воды запекшіяся въ лихорадкѣ уста?..
Или уже насыпанъ надъ тобой осклизлый холмъ вражеской холодной земли и только крестъ изъ двухъ оструганныхъ вѣтокъ, наскоро перевязанный мокрымъ ремешкомъ, свидѣтельствуетъ, что здѣсь принесъ свою обычную жертву родинѣ рядовой Михѣевъ. И куда дѣнется дочка твоя? Поѣдетъ ли она съ мужемъ въ Америку или такъ и застрянетъ на обширныхъ поляхъ безпредѣльной матери-Россіи.
Нѣтъ. Не хочется этого думать.
Будь живъ и здоровъ, солдатъ Михѣевъ, дорогой моему сердцу...