ство засуетилось и пріѣхало къ молодому человѣку являться. Не знаемъ, случилась ли ему тогда нужда въ деньгахъ, какъ проигравшемуся Хлестакову, но вѣроятно нашлись-бы заимодавцы. Все это въ порядкѣ вещей, не только въ порядкѣ комедіи.
Естъ критики, которые недовольны языкомъ комедіи, ужасаются простонародности его, забывая что языкъ сей свойственъ выведеннымъ лицамъ. Тутъ авторъ не суфлеръ дѣйствующихъ лицъ, не онъ подсказываетъ имъ свои выраженія: авторъ стенографъ. Вѣроятно, можно найти нѣкоторыя неисправности, сорвавшіяся съ пера писателя; но смѣшно же грамматически ловить слова въ комедіи. Главное въ писателѣ, есть слогъ: если онъ имѣетъ выразительную физіономію, на коей отражаются мысль и чувство писателя, то сочувствіе читателей живо отзывается на голосъ его. Можетъ быть, словоловы и правы, и языкъ Г. Гоголя не всегда безошибоченъ; но слогъ его вездѣ замѣчателенъ. Впрочемъ трудно и угодить на литтературныхъ словолововъ. У котораго-то изъ нихъ уши покраснѣли отъ выраженій: супъ воняетъ, чай воняетъ рыбою. Онъ увѣряетъ, что теперь и порядочный лакей того не скажетъ. Да мало ли того, что скажетъ и чего не скажетъ лакей? Не ужь-ли писателю ходитъ въ лакейскія справляться, какія слова тамъ въ чести и какія не въ употребленіи. Такъ? если онъ описываетъ лакейскую сцену; но иначе къ чему же? На примѣръ, Осипъ въ «Ревизорѣ» говоритъ чисто лакейскимъ языкомъ, лакея въ немъ слышимъ деревенскаго, который прожилъ нѣсколько времени въ
