сахарницу съ пересчитанными кусками сахару, чтобы испытать воздержность служанки. И эти люди собрали вкругъ себя добродѣтельную толпу, и проповѣдуютъ ей крестовый походъ противъ великаго язычника и противъ его обнаженныхъ божественныхъ о́бразовъ, которыхъ имъ хотѣлось бы замѣнить своими закутанными глупыми чертями.
Закутывать всѣхъ и все — это ихъ высшая цѣль; божественная нагота для нихъ ненавистна, и у сатира всегда найдется серіозный поводъ надѣть штаны и настаивать, чтобы надѣлъ штаны и Аполлонъ. Эти господа назвали бы его тогда нравственнымъ человѣкомъ, не зная того, что въ клауреновской улыбкѣ закутаннаго сатира гораздо больше неприличнаго, чѣмъ во всей наготѣ Вольфганга Аполлона, и что въ тѣ времена, когда человѣчество носило широкіе шаровары, на которые требовалось шестьдесятъ аршинъ матеріи, въ тѣ-то именно времена нравы и не отличались особеннымъ приличіемъ сравнительно съ нашими.
Какъ бы впрочемъ не разсердились на меня дамы за то, что я говорю: штаны, а не панталоны? О! что за тонкое чувство у дамъ! Скоро надо будетъ, чтобы для нихъ писали евнухи, и нравственные служители ихъ на западѣ были такъ же безвредны, какъ тѣлохранители ихъ на востокѣ.
Мнѣ пришло на память одно мѣсто изъ дневника Бертольда:[1]
«Какъ поразсудить серіозно, вѣдь всѣ мы голые въ платьѣ, сказалъ докторъ М. одной дамѣ, которая разсердилась на него за нѣсколько грубое выраженіе.»
Гановерское дворянство очень недовольно Гёте, и утверждаетъ, что онъ распространяетъ атеизмъ. Случалось мнѣ также нерѣдко слышать въ послѣднее время споры: кто выше, Шиллеръ или Гёте? Недавно я стоялъ за стуломъ одной дамы, на которую довольно было и сзади посмотрѣть, чтобы догадаться о ея шестидесяти четырехъ предкахъ; я стоялъ за ея стуломъ и слышалъ жаркое преніе на эту тему между ею и двумя гановерскими нобили, коихъ предки изображены еще на дендерскомъ зодіакѣ.[2] Одинъ изъ нихъ, длинный, худой, пропитанный меркуріемъ юноша, очень похожий на барометръ, восхвалялъ нравственность и чистоту