Ложь и развратъ, кощунствуя, — хохочутъ,
Или косятся съ ужасомъ на мечъ,
Въ дни мира извлеченный изъ ноженъ,
Отточенный, какъ наканунѣ боя,
Косятся и на бомбы, отъ которыхъ
Кули трещатъ и рвутся на спинѣ
Босой владычицы, — рабы и королевы.
Она идетъ, обдуманно скрывая
Загаданную цѣль; — ей нипочемъ
Провозглашать любовь, права, свободу
И сокрушать, давить своей пятой
Великодушныя надежды и мечты…
Ей и самой мучительно подъ грузомъ
Желѣза, поѣдающаго хлѣбъ,
И золота, питающаго роскошь
Иль суету страстей; а между тѣмъ
Она гордится ношей, какъ послѣднимъ
Плодомъ ея усилій, какъ залогомъ
Грядущей славы. — Ей, согбенной
И устарѣлой, снится, что у ней
Въ десницѣ Божій громъ, и что она
Несетъ грозу на всѣхъ, кто смѣетъ
Ей помѣшать идти, вліять и — грабить.
Ей тяжело… Ни головы поднять
Она не можетъ, ни нагнуться ниже:
Ложь и разврат, кощунствуя, — хохочут,
Или косятся с ужасом на меч,
В дни мира извлеченный из ножен,
Отточенный, как накануне боя,
Косятся и на бомбы, от которых
Кули трещат и рвутся на спине
Босой владычицы, — рабы и королевы.
Она идет, обдуманно скрывая
Загаданную цель; — ей нипочем
Провозглашать любовь, права, свободу
И сокрушать, давить своей пятой
Великодушные надежды и мечты…
Ей и самой мучительно под грузом
Железа, поедающего хлеб,
И золота, питающего роскошь
Иль суету страстей; а между тем
Она гордится ношей, как последним
Плодом её усилий, как залогом
Грядущей славы. — Ей, согбенной
И устарелой, снится, что у ней
В деснице Божий гром, и что она
Несет грозу на всех, кто смеет
Ей помешать идти, влиять и — грабить.
Ей тяжело… Ни головы поднять
Она не может, ни нагнуться ниже:
