изволила оказать барону Функе beaucoup d’estime,[1] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
— Mais à propos de votre famille,[2] — сказала она, — знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les délices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour.[3]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
— Я часто думаю, — продолжала Анна Павловна после минутного молчания, придвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный: — я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За чтò вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, — вставила она безапелляционно, приподняв брови) — таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стòите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
— Que voulez-vous? Lafater aurait dit que je n’ai pas la bosse de la paternité,[4] — сказал князь.
— Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас...
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
— Чтò ж мне делать? — сказал он наконец. — Вы знаете, я сделал для их воспитания все, чтò может отец, и оба вышли des imbéciles.[5] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а
- ↑ много уважения,
- ↑ Кстати о вашем семействе,
- ↑ составляет наслаждение всего общества. Ее находят прекрасною, как день.
- ↑ Что? делать? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви.
- ↑ дурни.
