мере, не относит дальше от того берега. Я даже чувствую, что при малейшем ослаблении течения, уносящего нас вниз, мы делаем заметное движение в смысле приближения к тому берегу. Оказывается, однако, что отсутствие матери не развязывает нам рук. Мы живем на всем готовом и все наши физические усилия направлены еще только на то, чтобы возможно меньше утруждать людей, нас окружающих, готовых и даже желающих нам служить»... «Знаете ли, я в Петербурге убедился, что наше понимание жизни, наше — в смысле тех, которые в общем понимают, как мы — это понимание жизни не застраховано от зарождения аскетизма и вытекающих из него нетерпимости и осуждения других. Я знаю, что обличения нужно всегда принимать с благодарностью, и что, как бы даже они ни были несправедливы, можно всегда извлечь из них пользу для себя, хотя бы тем, что расшевеливают и косвенно или случайно задевают за слабое место и обнаруживают его. Но несправедливое осуждение, осуждение в том немногом, что сознаешь в себе хорошего, что сознаешь в действиях правильного, такое осуждение, как ни старайся его не замечать, как ни старайся осуждающий его не показывать, такое осуждение содействует отчуждению, разобщению. И как я писал на-днях Павлу Ивановичу я вижу больше любви и христианства в, так сказать, язычниках, как Репин и Гаршин, общение с которыми действует на меня ободрительно в хорошем смысле, чем в своих, так сказать, единомышленниках».
Далее Чертков, сообщив, что он продолжает работу над вставками в рукопись «Ходите в свете», пишет о том, что желал бы уйти от работы в «Посреднике», а, в заключение, опять говорит о том, что чувствует себя хорошо. «Я больше и больше думаю о том, как бы освободиться от своей подавляющей деловой переписки по делам изданий. Как рад я был бы, еслиб нашел кого-нибудь, кому бы мог передать это дело. Об этом мне очень хотелось бы переговорить с вами. Так бросить я не могу, п[отому] ч[то] это и нехорошо по отношению к тем лицам, которые связаны со мной в этой работе, и по отношению к самому делу, которое налажено теперь, и остановится, если я выну свой винтик самовольно, не заменив его другим и не сговорившись с другими участниками. И выходит, что колесо вертится и меня увлекает с собою. А оставить свое обязательное механическое участие в этом деле, мне очень хотелось бы, не потому, чтобы оно мне надоело, а единственно потому, что оно меня связывает, а мне следует быть более свободным. Я чувствую несостоятельность письменной работы за столом, не вытекающей, как у писателя, из внутренней потребности своей природы, а чисто — деловой, механической, когда кругом живые люди, работающие и физически часто страдающие такими страданиями, которые я мог бы несколько облегчить, если имел бы время общаться с ними. Хотелось бы и самому поработать серьезно физически, и столярным мастерством, и отчасти полевыми работами. И ничего этого я не могу сделать из за «Посредника», сидящего у меня на шее. Я не унываю, но недоумеваю, и чувствую, что со стороны кто-нибудь другой и больше всех вы, мог бы мне помочь разобраться в этом деле, в котором я связан с другими, а не действую просто сам по себе. Ужасно хотелось бы, чтобы мне развязали руки, и, уверяю вас, что не из желания «погулять», а п[отому] ч[то] чувствую, что дело это незаконно меня стесняет. Я думаю, что должен
