Андрей стал говорить про Молочникова, осуждая его, и я резко, в чем виню себя, je lui ai dit son fait,1 и нехорошо. Удивительно, что здесь же в первые часы приезда я в первый раз высказал мама мои чувства отвращения и страдания к той жизни, в которой участвую, живя в ней. Ушел взволнованный, потом пришел и поцеловал ее, и она, я думаю, поняла и почувствовала. Это было хорошо. Радостно мне присутствие здесь Черткова. Андрей и неприятен и жалок. Знаю, что с такими людьми надо обходиться, помня, что они не виноваты, что не понимают, и стараюсь. Но нынче сорвался. Его не обидел, но говорил резко о том мире, в котором он живет и который считает достойным уважения. Очень, очень у меня нарастает потребность высказать всё безумие и всю мерзость нашей жизни с нашей глупой роскошью среди голодных, полуголых людей, живущих во вшах, в курных избах.2 Ну да что бог даст. Держись, милая. Будь, как была строга и внимательна к себе. Целую тебя, милая дочь.
Печатается по копии из AЧ.
1 [я ему сказал о его поступке,]
2 См. записи в Дневнике 9 и 10 мая, т. 58, стр. 46—49.
1910 г. Мая 10. Кочеты.
Спасибо, милый друг, что пишешь каждый день. Какие бы ни были твои письма, я всегда им рад. Разумеется, чем больше пишешь о своей жизни и телесной и, главное, духовной, тем я радее. Но не принуждай себя, напиши: здравствуй, папа, я жива и тебя люблю, и мне довольно. Нынче уехал Андрей, оставил грустное впечатление. Было холодно, и мне нездоровилось. Но нынче и погода лучше и на душе у меня так хорошо, как редко бывает; мыслей много, которые кажутся мне важными, и ко всем доброе чувство. Хожу по парку, соловьи заливаются со всех сторон, ландыши так милы, что нельзя не сорвать, и так на душе радостно, и одно чувство, и одна мысль лучше другой. Только можешь быть благодарным всем и за всё. Дай бог, чтобы тебе почаще было так. Верь, что так должно
