мыслей, низменность чувств, а неопровержимо доказывал зависимость новейшего упадочнического искусства от интересов и вкусов эксплуататорской, паразитической верхушки. Именно в этой смелой, последовательной, уничтожающей критике буржуазного искусства (а заодно и буржуазных нравов, буржуазной морали) современной Толстому эпохи заключался основной пафос его трактата.
По многим письмам Толстого можно проследить, как много внутреннего волнения, подлинной творческой страсти вкладывал он в свой труд, то радуясь, что ему удастся сказать нечто новое и полезное людям, то сомневаясь в своем успехе, но не теряя желания и решимости довести начатую работу до конца:
«...Много читал по искусству и начал писать сначала и в этой работе много вижу нового и хорошего».[1] «Понемногу пишу об искусстве, и всё становится интереснее и интереснее. Хотя это и частный вопрос и есть другие вопросы, более нужные и важные, не могу оторваться от начатой работы».[2] «Я продолжаю работать над статьей об искусстве, не могу оторваться, и думается иногда, что будет тихая польза, если удастся указать ясно ложь ложного 999/1000 всего производимого под видом искусства. На душе недурно».[3]
В конце 1897 и начале 1898 года Толстой написал ряд писем о своем трактате «Что такое искусство?» английскому переводчику Э. Мооду. Толстой очень внимательно следил за подготовкой английского издания своего труда, в особенности потому, что первый русский печатный текст был изуродован цензурой, а на английском языке книга должна была выйти без купюр. Английскому изданию Толстой предпослал предисловие, в котором излагал историю своих цензурных мытарств.[4]
В письмах к Мооду Толстой дает ряд важных частных указаний о переводе тех или иных трудных мест своего трактата, поясняет, иногда исправляет те формулировки, которые кажутся переводчику недостаточно понятными. Отдельные замечания, содержащиеся в этих письмах, дополняют положения Толстого, известные нам по тексту «Что такое искусство?», новыми оттенками.