производящего обратное действие тому, которое хочет произвести автор».[1]
Забота о читателе, стремление, чтобы художественное произведение завоевало доверие его, — очень ярко характеризует своеобразие эстетических взглядов Толстого. Элемент фальши, натяжки, надуманности недопустим в искусстве прежде всего потому, что читатель не поверит. Требование достоверности, безукоризненного правдоподобия, как и требование совершенства формы, вытекает у Толстого прежде всего из его взгляда на высокое общественное призвание искусства и художника. Именно потому, что искусство есть, как говорит Толстой, важный орган жизни человечества, художник не имеет права лгать, притворяться. «В художественном произведении, — писал Толстой в Дневнике за 1896 год, — главное — душа автора... Когда автор пишет, мы — читатель — прикладываем ухо к его груди и слушаем и говорим: дышите. Если есть хрипы, они окажутся».[2]
Отстаивая требование, чтобы искусство раскрывало подлинную правду жизни, ничего не сглаживая и не приукрашивая, Толстой в высшей степени непримиримо относился ко всяким попыткам ослабить или смягчить реалистическую силу художественного воспроизведения действительности.
В 1894 году на передвижной выставке в Петербурге произошел случай, который сильно взволновал Толстого. Картина H. Н. Ге «Распятие», несмотря на ее религиозное содержание, вызвала неодобрение царствующей фамилии своим реалистически суровым изображением смерти; передавали слова, сказанные о ней Александром III: «Это бойня». По распоряжению правительства, картина была снята с выставки. Толстой с гневным сарказмом писал по этому поводу художнику Ге:
«То, что картину сняли, и то, что про нее говорили, — очень хорошо и поучительно. В особенности слова «это бойня». Слова эти все говорят: надо, чтобы была представлена казнь, та самая казнь, которая теперь производится, так, чтобы на нее было так же приятно смотреть, как на цветочки... Снятие с выставки — ваше торжество. Когда я в первый раз увидал, я был уверен, что ее снимут, и теперь, когда живо представил себе обычную