жизнь дороже самых прекрасных книг».[1] Толстой учил начинающих литераторов черпать материал для своих произведений из самой действительности, а не из литературы: «лучше самостоятельно и независимо от того, что было написано прежде, рассказывать то, что имеешь рассказать».[2]
В своих размышлениях по эстетическим вопросам Толстой исходил из убеждения в том, что искусство, и особенно искусство словесное — большая, могущественная сила, важный фактор человеческой жизни. «Если бы мы всё яснее понимали и больше помнили то, что главная и могущественнейшая сила, которой мы обладаем, есть мысль и выражение ее — слово, мы бы были и осторожнее, где это нужно, и смелее, где это тоже нужно, в пользовании этой силой, и много бы зла уничтожилось и добра прибавилось в мире».[3]
Искусство, по Толстому, обладает большой способностью эмоционального воздействия на людей. Оно играет важную и полезную роль как проводник высоких, благородных чувств. Искусство пустое, бессодержательное (а тем более аморальное) оказывает на читателей или слушателей злое, разлагающее влияние. Современная Толстому литературно-художественная жизнь неоднократно наталкивала его на раздумья о том, что искусство может быть полезным или вредным людям в зависимости от своего содержания. Он был убежден в том, что художник несет высокую ответственность за свою работу перед обществом, перед народом.
В 1890 году Толстой записал в Дневник: «Странное дело эта забота о совершенстве формы. Не даром она. Но не даром тогда, когда содержание доброе».[4] Эти строки напоминают нам о том, как высоко оценивал Толстой общественно-воспитательную миссию искусства. Вслед за Пушкиным, видевшим назначение поэта в том, чтобы «чувства добрые лирой пробуждать», Толстой также считал задачей художника воплотить в ярких, доходчивых образах «содержание доброе», донести это содержание до сознания и сердца многих людей. «Искусство, — писал он, — не есть наслаждение, утешение или забава;
