ничем не были приводимы к мысли о смерти: мы не боялись бы ее, не думали бы о ней, как не думаем о перемене вещества в нашем теле, главное, не испытывали бы никаких страданий и боязни их. Организм должен с зародыша расти, развиваться, доходить до высш[ей] степени, потом спускаться, стареться и уничтожаться, как организм, но нет никакой надобности ему болеть и страдать, не теми свойственными жизни легкими и состоящими в соответствии с удовольствиями страданиями, а страданиями болезненными, при кот[орых] душа хочет вырваться из тела. И если бы у нас не было этих страданий, мы бы не думали о смерти, и организм наш прекращал бы свое существование, так что мы бы и не заметили этого. В этом смысле могло бы не быть смерти. Ведь мы не говорим, что гусеница умерла, когда она засохла сверху; также мы и не имели основания говорить, что человек умер, когда организм его перестал существовать. Мы можем говорить только по опыту и внутреннему чувству; а и то, и другое, если бы мы были безгрешны, и потому безболезненны, говорило бы нам противное.
Так что я думаю, что как для того, чтобы быть наиболее чистым в половом отношении, надо стремиться к полному целомудрию; для того, чтобы не противиться злу, надо подставить щеку; для того, чтобы быть способным служить людям, надо быть готовым отдать здешнюю жизнь свою. Как во всем идеал для жизни отдельного человека представляется недостижимым, и этим самым постоянно указывает то, к чему должен не переставая стремиться человек, так и это безболезненное существование, при котором смерть сделалась бы невидимой, есть тот идеал, к которому должно стремиться и стремится всё человечество и которого оно непременно достигнет.
Вот, смутно выраженные, мои мысли, приходившие мне во время болезни.
Прощайте пока. Передайте от меня мою любовь нашим общим друзьям.
4 сентября 1893.
Полностью впервые опубликовано в «Известиях общества Толстовского музея», 1, СПб. 1911, стр. 7—9.
Ответ на письмо М. В. Алехина от 25 августа 1893 г. (почт. шт.) из Полтавской губ.
