1891 г. Февраля 11. Я. П.
Очень мне жалко вас, дорогой Александр Никифорович. Я знаю, как это бывает больно: не знаешь, как поступить, и хочется себя винить, и не знаешь за что; а знаешь, что если вызвал дурное в другом — вражду к себе, то виноват сам. — Это хуже зубной боли; но зато и еще нужнее бывает для души. «И радуйтесь, когда возненавидят и поносят вас». Как ни страшно это сказать, но это одно утешало и подкрепляло меня в такие минуты. — Трудно радоваться этому, главное п[отому], ч[то] всегда чувствуешь, что в этом есть твоя вина — что-нибудь не для бога, а для себя, для славы людской делал — и тогда нельзя радоваться своему греху; но если нет греха или был и понял его и раскаялся в нем, то можно радоваться поношению от людей, должно даже, п[отому] ч[то] если не можешь быть радостным, когда поносят тебя, значит, что нет у тебя опоры в боге.
По письму Аф[анасьева]1 я узнал нечто общее с Алекс[андром] Петровичем2 в его дурное время и дурные минуты. Такие люди больше, чем кто-либо другой, невменяемы, и в эти именно минуты, когда они больно оскорбляют нас, особенно страдают. Нынче ходил и думал, как бы хорошо было выучиться относиться к людям, ничего не требуя от них. Не то, чтобы быть низкого о людях мнения, но не требовать от них того, что мне нужно, приятно или желательно — не требовать от них никаких поступков, не перестать или меньше любить человека, кот[орый] ничего не делает и ничего не говорит, не высказывает ни малейшего сочувствия мне или моим взглядам. Ничего не требование от людей это предшествующее любви состояние. —
Вчера получил прекрасное радостное письмо от Хилкова.3 Он совершенно согласен с тем, что искать нужно не единения между людьми, а только того, чтобы быть в истине; истина же неизбежно соединит всех. —
Пока прощайте. Привет Алмазову — если он не уехал.
На конверте: Москва. Ильинка, Торговый банк.
Александру Никифоровичу Дунаеву.
