теперь совсем поправился. И, верите ли, жалею. Больным я был много ближе к богу. Помните, житие есть монаха, кот[орый] умер, но не успел помириться с врагом. Его там пожалели, что за это нельзя его впустить в лучшее место рая, и оживили его, чтобы он исправил это дело. Вот он и ожил в гробу и рассказывал, как там в раю было хорошо, какое великолепие, прохлада, духи райские везде, и как вдруг его из этих райских мест (когда решено б[ыло] его оживить) повели на задний двор и на заднем дворе привели к вонючему гноищу, яме и велели лезть туда, и как ему было ужасно видеть, нюхать, прикоснуться, не то, что лезть. Но нечего делать, велели лезть. И он с отвращением влез. И, влезши, вдруг потерял отвращение и очнулся, и гноище и было его самое тело.1
Ну вот, нечто подобное испытываю. С[офья] А[ндреевна] выписала Нагима из Каралыка,2 и он делает кумыс, и я пью и здоров совсем. Живу почти один, а народу бездна — гости за гостями. Работаю немного.3 — Коля ваш в степи. А вы как? Не уехали ли тоже? Пишите обо всем.
Маша и наши все поминают добром.
Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 30 июня (см. т. 51, стр. 56).
Ответ на письмо Алексеева от 1 июня 1890 г.
1 Легенда взята из сборника «Пролог» на 28 марта («Пролог», М. 1877, 2, март, стр. 68—69).
2 Нагим, башкир из деревни на реке Каралыке близ самарского имения Толстых.
3 В течение июня Толстой окончил статью «Для чего люди одурманиваются?», работал над «Отцом Сергием», «Воскресением», правил корректуры «Плодов просвещения», переделал рассказ «Чем люди живы» и 27 июня начал статью «Царство божие внутри вас».
1890 г. Июня 30. Я. П.
Получил ваше письмо, дорогая Леонила Фоминична, и, по правде вам скажу, многое из него не совсем понял: не понял я, что вы во мне особенное нашли в сентябре, что вас так огорчило. Это мне очень интересно, ибо, вероятно, укажет мне невидимые мною мои грехи. Не понял я тоже, почему вы меня называете
