Страница:L. N. Tolstoy. All in 90 volumes. Volume 63.pdf/45

которого они никогда иметь не могли. — Вот почему: Шопенгауер называет трансцендентальную философию Канта снятием катаракты с глаз человечества, рядом с которым не подвергшиеся этой операции остаются во врожденном детстве реализма и материализма. Кант жил не далее как за сто лет назад и произвел над нами, т. е. Вами и мной эту операцию, а наша голова так устроена, что мы можем забывать исторические факты, но действительное знание, напр. математика, утрачивается только с жизнью. Только с помощью открытия Канта центр тяжести мира извне перешел в мозговой узел и получил там свои качества. До тех пор это было немыслимо. Стоя на этой современной почве, Вы вдруг вкладываете в уста Неоплатоника [т. е. евангелиста Иоанна. Ред.] несвойственный ему смысл речи, переводя его Λόγος даже не словом разум, а разумение. Для него бог был монотеистическим богом, в честь которого и велись все христианские доктрины и изменения, т. е. по словам же основателя пополнения монотеистического закона. — Ему как философу нужно было сказать откуда взялся мир, и он говорит, что бог был разум, ибо для того, чтобы не наделать чепухи, надо разум. И разум был для этого у бога. Заметьте при этом, что разум может служить философским основанием, — началом — ибо он сила — словом вещь, тогда как разумение есть состояние, а не вещь сама в себе, как огонь — вещь, а горение — состояние, которое само неминуемо и властно указывает на свою причину, тогда как у вещи, у факта можно о том и не добиваться. Я особенно на это указываю, так как в философии введение новых терминов безъ объяснений ведет слушателя к прямому непониманию. Если у Вашего разумения не то же отношение к разуму, как у горения к огню, то я его не понимаю и не знаю, что оно такое. Извините, если не понял непривычного термина. Но постараюсь на полупути понять его. Это запросто intelligentia по отношению к своему отцу intellect’у, под которым подразумевается вся анимально-умственная жизнь и который не взирая на достижение в человеке вершины, — всё-таки беден и беспомощен до крайности и едва хватает ему голорожденному без копыт и рогов на сохранение своего рода. При этом интеллект ни мало не отличается от других явлений этого мира тем, что главное, его корень бессознателен и навеки человеку неведом. Равным образом по всему ряду существ он ярко отделен от воли и не имеет с нею ничего общего и смешивать их можно только преднамеренно избегая, как вы справедливо говорили, света познания, — вопреки ежеминутного опыта, главного руководителя разума, к которому мы теперь обращаемся по вашему же приглашению, — к Λόγος. Этот Λόγος неумолим и не подвержен никаким влияниям или прямо, или не прямо. Сделка невозможна. Тогда как воля может сдаваться на его резоны и подставлять ему мотивы. За то и на то она совершенная дура, да еще по природе злая, так как ей нужно пожирать из самосохранения. А пожираемому неприятно, нехорошо, зло и поэтому искони эта воля прослыла (по справедливости) злой волей, прирожденной, — первородной, т. е. наследственной. Пока у человека, т. е. интеллекта не было предмета познания — не было опыта, он никоим образом не мог знать добра и зла. Надо было испытать боль — зло — непосредственно, чтобы назвать его. Надо было древо познания, а с тем стыд, совесть, раздвоение познания с волей. — Нельзя ничего не

31