давая свои заботы только на то, чтобы устроить домашнюю жизнь своим близким и занимаясь каким-нибудь любимым тихим занятием. А, главное, окружая всех лаской, спокойной заботой о мелочах жизни. Всё это вам свойственно, и я так хорошо себе представляю, как вы могли бы быть радостью и украшением жизни для папа, Саши и всех окружающих вас. И сами наслаждались бы жизнью. Ведь совершенно искренно говоря, — я считаю, что в вас настолько мало эгоизма, что для вас может быть радостью доставлять удовольствие другим. Даже те удовольствия, которые вы прежде любили себе доставлять: музыка, платья и др. — теперь почти совершенно отпали от вас. После этого невольно напрашивается вопрос: зачем, для кого и для чего вы несете эту каторжную жизнь, которая заставляет вас говорить, что вы «запряженная кляча, по которой стегают со всех сторон, чтоб везла, а везти уж нет прежних сил». Папа не переставая от этого страдает, и вы не закрывайте себе на это глаза. Вы говорите, что он очень доволен и что он требует и лошадь, и Илью Васильевича, и Душана. Спросите у него хоть раз в жизни — чтò ему дороже: все внешние блага жизни — или то, чтобы вы приблизились к нему душой и не заставляли бы его страдать видом разных насилий, ни на что и никому не нужных? Напрасно вы приписываете кишкам, печени и вообще внешним причинам его страдания. Ему, приближаясь к смерти, всё тяжелее и тяжелее жить в тех условиях, где из-за сука, взятого без спроса, незнакомый, дикий молодой черкес ловит старого знакомого папа и любимого им мужика. А, главное, пaпà, любя вас, страдает от того, что вы можете делать такие дела и допускать их у него на глазах. Вы страдаете, когда ему еда плоха, стараетесь его избавить от скучных и трудных посетителей, шьете ему блузы, — одним словом окружаете его материальную жизнь всевозможной заботой, а то, что ему дороже всего — как-то вами упускается из вида. Как он был бы тронут и как он воздал бы это вам сторицей, если бы вы так же заботливо относились к его внутренней жизни. — Мне представляется, что вместо теперешнего страдания, ваша жизнь могла бы быть такой идиллией, что вы оба радовались бы на нее. Как устроить вашу внешнюю жизнь — вы сами могли бы решить. А для того, чтобы вам в этом помочь, вы могли бы спросить совета (по-моему главным образом у папа), а если не у него, так у людей, которые вас любят и которым вы верите, например, у моего мужа, у брата Сережи и т. п. Миша [М. С. Сухотин] ведь тоже ахает на ваше хозяйствование и, конечно, посоветовал бы вам его бросить. Он на-днях говорил, что ему так ясно, что следовало бы вам сделать. Но чтò — я его не спросила. Прощайте, маменька. Пишу ночью. Поэтому боюсь, что с не достаточно ясной головой. Написала сейчас и Саше. Пишите мне. У меня так за вас сердце болит, что я готова опять приехать, как только Миша вернется. Ваша Таня». См. далее прим. 812 и 831.
791. 617—8. Клот «Толстовка». — Ольга Константиновна Клодт (р. 1856 г.) — единомышленница Толстого, тетка финского писателя А. А. Ернефельта (см. прим. 418), учительница рисования. Жила в Финляндки и Петербурге. Кроме того, занималась обучением грамоте крестьянских детей. Лето
