Все, как это полагается, встали, кроме, однако, Льва Николаевича. Судебный пристав не мог потерпеть такой неслыханной вещи, бросился к нему и весьма бесцеремонно стал требовать, чтобы он поднялся. Лев Николаевич колебался и весь покраснел. Наконец он встал. Палата сделала вид, что ничего не замечает, несмотря на то, что инцидент был довольно громкий, что людей было в вале настолько мало, что каждое движение бросалось в глаза, и что за Толстым, конечно, наблюдали с большим любопытством. Лев Николаевич прослушал от начала до конца весь процесс, который прошел в обыкновенном типичном для политического процесса порядке: оглашение обвинительного акта, допрос подсудимого и свидетелей, чтение разных документов, речи прокурора и защитника. Защита добилась неожиданного успеха: палата согласилась поставить дополнительный вопрос — о виновности Афанасьева в хранении революционной литературы. Правда, оправдав Афанасьева по обвинению в том, что он член партии с.-р., она назначила ему самое высокое наказание, какое можно было дать за хранение — три года крепости.
Эта сравнительная мягкость приговора объясняется исключительно присутствием на процессе Льва Николаевича. Вероятно оно оказало известное влияние на ход предыдущего дела крестьян. Всемирно признанный моральный авторитет Толстого ощущался даже верными исполнителями воли министра юстиции, членами уголовного департамента судебной палаты и ее председателем, людьми, главнейшей служебной обязанностью которых была расправа с врагами самодержавия и довершение разгрома движения 1905 года. В присутствии Толстого неловко, невозможно было оборвать защитника, пренебрегать данными, говорящими в пользу подсудимого, круто вести дело в сторону обвинения. Но это еще не всё, возможно и другое. В присутствии Толстого, который безбоязненно, перед лицом всего мира, клеймил самодержавие, Толстого, к голосу которого, осуждавшему самодержавие и политические расправы, прислушивались с уважением все, в том числе и те, кто не разделял его политических и философских воззрений, — невозможно было подвергнуть одному из тягчайших наказаний мальчика, по сути дела виноватого только в том, что он во многом разделял взгляды самого Толстого и что он был увлечен общим могучим потоком революционного взрыва 1905 года. Сделать ответственным за это движение нервного, увлекающегося мальчика было до такой степени ясно несправедливо и жестоко, что на глазах у Толстого палата на это не решилась, хотя и имела бы на то достаточно формальных оснований... Я не знаю дальнейшей судьбы Афанасьева. Это был болезненный, нервный юноша, который просил защитника об одном: не смягчать содеянных им «преступлений» ссылкой на его душевную неуравновешенность».
Об этом же см. Б. Гольденблат, «Лев Николаевич Толстой в суде. Из воспоминаний защитника». «Известия тульской кооперации» 1918, XXII, стр. 4—5.
100. 920. Прочел письма и немного ответил. — Какие письма прочел Толстой утром 16 января, в точности не установлено, ответил же он на письмо Ляпиной. Любовь Николаевна Ляпина (р. 20 сентября 1896 г.),
