В период, когда оправдание непротивления, пассивности, квиетизма ссылкой на «неподвижные восточные народы» становилось все более необоснованным, ибо начало XX века было ознаменовано целым рядом революций в странах Востока, Толстой вновь и вновь обращал свой взор к наиболее отсталым сторонам патриархальной идеологии, как единственному средству спасения от «безумия мира». Толстовская проповедь непротивления все более становилась выражением старой, отошедшей в прошлое патриархальной России, исторически играла все более реакционную роль.
Чтобы понять смысл и значение взглядов Толстого, его художественной и публицистической деятельности последних лет жизни, необходимо иметь в виду, что хотя в ходе революции «большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала «ходателей», — совсем в духе Льва Николаича Толстого!»,[1] патриархальной идеологии и порожденной ею «толстовщине» революцией был нанесен смертельный удар. В процессе дальнейшего исторического развития круг крестьянства, находившегося во власти патриархальной идеологии, все более сужался. В 1910 году Ленин писал: «Отошла в прошлое дореволюционная Россия, слабость и бессилие которой выразились в философии, обрисованы в произведениях гениального художника».[2]
Однако революционные события 1905—1907 годов не изменили существенно мировоззрения Толстого. Об этом со всей наглядностью свидетельствуют публикуемые в настоящем томе Дневники и Записные книжки писателя за 1909 год.
Беспощадно обличая эксплоататорский строй, частную поземельную собственность, Толстой в эти годы, как и прежде, отрицает политическую революцию. Считая уничтожение частной собственности на землю безусловно необходимым, он отвергает насильственные средства борьбы с частной собственностью и в очерке «Сон» предлагает помещикам добровольно отказаться от владения землей. Так у Толстого «отрицание частной поземельной собственности вело не к сосредоточению всей борьбы на действительном враге, на помещичьем землевладении и его политическом орудии власти, т. е. монархии, а к мечтательным, расплывчатым, бессильным воздыханиям».[3]
