что я такъ воспитанъ, но я воспитанъ такъ п[отому], ч[то] такое обращеніе къ Богу свойственно человѣку. Я знаю или могу знать, что солнце есть какое-то огромное соединеніе раскаленныхъ газовъ, но я говорю, не могу не говорить и не думать, что солнце — это свѣтлый, теплый красно-желтый кругъ, к[оторый] выходитъ изъ-за горизонта и заходитъ за него. Также и про Бога я знаю и могу знать, что Онъ есть все, не имѣющее никакихъ предѣловь и ограниченій, но я говорю и думаю, не могу не говорить и не думать, что Богъ — это Отецъ, во власти к[отораго] я нахожусь, к[оторый] добръ и знаетъ меня и[1] можетъ помочь мнѣ. И говорю: прости мнѣ, Господи, помоги мнѣ, благодарю Тебя.
22) Прекрасна мысль Лаодцы о смиреніи, какъ я понимаю ее. Онъ говорить такъ: Человѣкъ, ищущій славы людской, все больше и больше возвеличивается и по мѣрѣ того, какъ онъ возвеличивается въ глазахъ людей, онъ все болѣе и болѣе слабѣетъ въ самомъ себѣ и доходитъ наконецъ до того, что самъ ничего не можетъ сдѣлать. Человѣкъ же, ищущій одобренія Бога, все больше и больше унижается передъ людьми, но дѣлается все болѣе и болѣе могущественнымъ и наконецъ доходитъ до того, что нѣтъ того дѣла, к[отор]аго бы онъ не могъ сдѣлать.
22 Авг. 1907. Я. П.
Не скажу, чтобы быль въ слабомъ душевномъ состояніи, скорѣе, напротивъ, но очень слабь нервами, слезливъ. Сейчасъ пріѣзжаетъ Таня. Вчера простился съ Малеваннымъ, и онъ и его спутник[и] — и Д[удченко] и Грауб[ергеръ] — не скажу, чтобы дурно[е] произве[ли] на меня впечатлѣніе, но не нужное. Нынче хорошо обдумалъ послѣдовательность К[руга] Ч[тенія]. Можетъ б[ыть], еще измѣню, но и это хорошо. Все больше и больше освобождаюсь отъ заботы о мнѣніи людскомъ. Какая это свобода, радость, сила! Помоги Богъ совсѣмъ освободиться.
Сейчасъ читалъ газету, объ убійствахъ и грабежахъ съ угрозой убійствъ. Убійства и жестокость все усиливаются и усиливаются. Какже быть? Какъ остановить? Запираютъ,
- ↑ Слова: знаетъ меня и вписаны над строкой.
