Прогрессивная печать горячо откликнулась на призыв комитета и открыла как бы толстовскую рубрику. Почти ежедневно появлялись в печати всевозможные сведения, проекты и беседы о 80-летии Толстого. «Толстовский юбилей», «Национальный праздник», «Грандиозное торжество» так и пестрели в газетах. Предполагалось, что со времени пушкинских дней в Москве в 1880 г. Россия ни разу еще не устраивала таких культурных праздников, и что чествование Толстого будет еще грандиознее. «Тогда праздновала одна Россия, теперь к нам съедутся представители всех цивилизованных государств. Льва Толстого чтут одинаково у нас и за границей. Это мировой гений. Есть еще очень важное отличие будущего торжества от пушкинского: тогда инициатива шла от правительства, и программа праздника составлялась администрацией. Теперь хозяином праздника явится само русское общество, в лице избранных им представителей».
Петербургская и московская городские думы стали обсуждать проекты ознаменования толстовского юбилея. Предполагалось сделать заявление и в Государственной думе и провести законодательным путем в честь юбилея Толстого ряд мероприятий просветительного и гуманитарного характера.
Вся эта усиленная деятельность была прекращена самим Толстым, о чем см. прим. 267.
258. 10918. Был Ч[ертков]. — В 1908 г. В. Г. Чертков вторично приехал в Ясную поляну 29 февраля и уехал 4 марта.
259. 10920. Со мной сделался обморок. — Обморок произошел с Толстым 2 марта 1908 г. В книге H. Н. Гусева «Два года с Л. Н. Толстым» (изд. Толстовского музея, М. 1928, стр. 104—105) случай этот описан следующим образом: «Сегодня был обморок с Львом Николаевичем. Это случилось часа в 4 дня. Перед этим он продиктовал мне свой перевод рассказа Виктора Гюго «Un athée». Рассказ этот, кажется, неизвестный ранее Льву Николаевичу и впервые прочитанный им теперь, произвел на него очень сильное впечатление. Содержание рассказа в том, что молодой человек, оставивший священство потому, что пришел к атеистическому миросозерцанию, подробно излагает своему собеседнику свои материалистические взгляды, по которым нет бога, нет души, нет идеала; цель жизни в том, чтобы жить для одного себя. Но когда, пять месяцев спустя после этого разговора, произошло крушение того корабля, на котором он ехал, он, забыв о всех своих рассуждениях, по которым выходило, что наслаждение — единственная цель жизни, бросается в море спасать погибающих женщин и сам погибает. На последних словах рассказа Лев Николаевич
