дѣтей желѣзно-дорож[наго] училища. Очень милы. Писалъ немного «Казни», съ отвращеніемъ читалъ Фигнеръ. Нынч[е] утромъ б[ылъ] старикъ нищій 82 лѣтъ. Зашелъ посл[ѣ] 18 лѣтъ, кроткій, спокойный, и потомъ два студента. Одинъ — литерат[оръ], другой — революціон[еръ]. Револ[юціонеръ] прямо поставилъ вопросъ: если бы я могъ при повѣшеніи 20 сдѣлаться палачемъ и, повѣсивъ одного, спасти 19, слѣдовало ли бы повѣсить этого одного? Очевидно, вопросъ этотъ важенъ ему, и мое мнѣніе объ этомъ тревожитъ его. Приводилъ еще другіе подобные же примѣры. Когда я сказалъ ему, ч[то] надо дѣлать свое, не дѣлать дурнаго, онъ сказалъ: а не будетъ ли того, что этотъ не дѣлающій дурнаго будетъ, не смотря на страданія вокругъ него, ходить, высоко подня[въ] голову: «какой, молъ, я хорошій!» Я сказалъ ему, что у насъ каждаго слишкомъ мног[о] грѣховъ всякихъ, чтобы, не дѣлая грѣха компром[и]са,[1] чувствовать себя безгрѣшны[мъ]. Да, это служеніе народ[у],[2] дѣланіе добр[а] другимъ есть страшное зло; надо написать объ этомъ особенно. И все зло правитель[ства], и все зло революц[іонеровъ], и все зло воспитанія, экономич[еское] — все на этомъ.
29 Мая 1908. Я. П.
То, что записано о нездоровьѣ, съ 21 мая продолжается до сихъ поръ. Никогда не чувствовалъ себя до такой степени слабымъ. И нѣтъ худа безъ добра: въ такія времена, чувствуя свою близость къ смерти, только радуюсь этой близости. Посѣтителей и писемъ такъ много, что нельзя успѣть всего записать. Начинаю чувствовать распространеніе своей извѣстности, к[оторое], какъ всегда, возбуждаетъ и добрыя и соотвѣтственно добрымъ — злыя чувства. Вчера б[ылъ] очень тяжел[ый] К. Зато дня три, какъ пріѣхал[и] очень пріятные Стамо съ сыномъ. Радуюсь очень пріѣзду Ч[ерткова], он[ъ] въ Петерб[ургѣ].[3] С[аша] была у Тани, нынче пріѣхала. Боюсь за нее. Были еще Ст[аховичи]. С[оня] б[ыла] въ Петерб[ургѣ], пріѣхала. За это
