страданіямъ тѣлеснымъ п[отому], ч[то] едины. Единство наше — не тѣлесное, а духовное. Наживинъ пишеть о томъ, почему мы жалѣемъ убитыхъ солдатъ, брошенныя семьи, заброшенныхъ больныхъ. Вѣдь все это должно быть, все это благо.
Да, все должно быть, все благо, и, когда мы сострадаемъ,[1] наша жалость къ страдающему есть иллюзія. Это есть только вызовъ къ единенію, это есть сознаніе разрозненности. Мы страдаемъ не за убитыхъ солдатъ, а за тѣхъ, к[оторые] ихъ ведутъ на бойню, не за брошенныя семьи, а за тѣхъ, к[оторые] ихъ забросили, не за больныхъ, а за тѣхъ, кто сдѣлалъ ихъ больными и не служитъ имъ.
Я испыталъ это чувство въ острогѣ при прощаніи политическихъ. Я расплакал[ся], и Егоръ Егорычъ, заключенный, сталъ утѣшать меня, что ему не такъ тяжело, какъ я думаю. Я тогда ясно созналъ свое чувство и сказалъ ему, что мнѣ жалко не его, a тѣхъ, к[оторые] поставили ихъ въ это положеніе. Это такъ: страдающему всегда лучше, чѣмъ тому, отъ кого онъ страдаетъ.
18 Іюня 1904. Я. П.
Здор[овье] несовсѣмъ. Ничего не пишу. Думалъ о себѣ:
[2] 1) что не обманываю ли я себя, хваля бѣдность? Увидалъ это на письмѣ къ Мол[оствовой]. Вижу это на Сашѣ. Жаль ихъ, боюсь за нихъ безъ коляски, чистоты, амазонки. Объясненіе и оправданіе одно: не люблю бѣдность, не могу любить ее, особенно для другихъ, но еще больше не люблю, ненавижу, не могу не ненавидѣть то, что даетъ богатство: собственность земли, банки, проценты. Дьяволъ такъ хитро подъѣхалъ ко мнѣ, что я вижу ясно передъ собой всѣ лишенія бѣдности, а не вижу тѣхъ несправедливостей, к[оторыя] избавляютъ отъ нея. Все это спрятано, и все это одобряется большинств[омъ]. Если бы вопросъ б[ылъ] прямо поставленъ, какъ бы мнѣ больно не было, я рѣшилъ бы его въ пользу бѣдности. Надо ставить себѣ вопросъ прямо и прямо рѣшать его.
[3] Думалъ еще:
