въ Японскомъ журналѣ, а вчера въ Индийскомъ о желтой и бѣлой цивилизаціи.
23 Ноября 1906. Я. П.
Въ очень хорошемъ душевномъ состояніи любви ко всѣмъ. Читалъ Іоанна посланіе. Удивительно. Только теперь вполнѣ понимаю. Нынче было великое искушеніе, к[отор]ое такъ и не преодолѣлъ вполнѣ. Догналъ меня Абакумовъ съ просьбой и жалобой за то, что его за дубы приговорили въ острогъ. Очень б[ыло] больно. Онъ не можетъ понять, что я, мужъ, не могу сдѣлать по своему, и видитъ во мнѣ злодѣя и фарисея, прячущагося за жену. Не осилилъ перенести любовно, сказалъ А[бакумову], что мнѣ нельзя жить здѣсь. И это не добро. — Вообще меня все больше и больше ругаютъ со всѣхъ сторонъ. Это хорошо. Это загоняетъ къ Богу. Только бы удержаться на этомъ. Вообще чувствую одну изъ самыхъ большихъ перемѣнъ, совершившихся во мнѣ именно теперь. Чувствую это по спокойствію и радостности и доброму чувству (не смѣю сказать: любви) къ людямъ. Всѣ почти мои прежнія писанія послѣднихъ лѣтъ, кромѣ Евангелія[1] и нѣкоторыхъ, мнѣ не нравятся по своей недобротѣ. Не хочется давать ихъ.
Маша сильно волнуетъ меня. Я очень, очень люблю ее.
Да, хочется подвести отдѣляющую черту подъ всей прошедшей жизнью и начать новый, хоть самый короткій, но болѣе чистый эпилогъ.
————————————————————————————————————
[27 ноября 1906. Я. П.] 26 ноября 1906. Я. П.
Сейчасъ, часъ ночи, скончалась Маша. Странное дѣло. Я не испытывалъ ни ужаса, ни страха, ни сознанія совершающагося чего-то исключительнаго, ни даже жалости, горя. Я какъ будто считалъ нужнымъ вызвать въ себѣ особенное чувство умиленія горя и вызывалъ его, но въ глубинѣ души я былъ болѣе покоенъ, чѣмъ при поступкѣ чужомъ — не говорю уже своемъ — нехорошемъ, не должномъ. Да, это событіе въ области тѣлесной и потому безразличное. — Смотрѣлъ я все время на нее, какъ она умирала: удивительно спокойно. Для меня — она была раскрывающееся передъ моимъ раскрываніемъ существо. Я слѣдилъ
- ↑ Зачеркнуто: мн[ѣ]
