1) Читалъ profession de foi[1] очень глупаго, но послѣдовательнаго матерьялиста, enfant terrible[2] матерьялизма. Онъ свою жизнь выводитъ изъ процессовъ міровыхъ — космическихъ, и выходить, что онъ долженъ жить по законамъ, выведеннымъ наукой, т. е. людьми, но онъ не говоритъ этого: ему кажется, что законы, к[оторые] они признаютъ научными, это законы абсолютно истинные. И мнѣ, читая это, особенно ясно стала нелѣпость пониманія жизни какъ явленія матерьяльнаго. Тогда нелѣпость эта особенно ясно выразилась словомъ, теперь не помню, какъ.
2) Молитву принимаютъ, какъ что-то торжественное, возвышенное, исключительное. А между тѣмъ настоящая молитва, и самая дѣйствительная, это нѣчто самое простое, низменное, смиренное и обыденное, обычное. Истинная, настоящая молитва вѣдь есть ничто иное, какъ признаніе своего ничтожества, своей плохоты, своего положенія раба, слуги Бога.
3) Любовь людей — самая большая радость въ жизни. Но странное дѣло: ищи любви людской — и не получишь ее. Не думай о любви людской, не ищи ея, думай только о томъ, чтобы угодить Богу — и получишь любви людской больше, чѣмъ ожидаешь.
————————————————————————————————————
18 Янв. 1906. Я. П.
Все нездоровится. Занимаюсь понемногу Кругомъ Чтенія.
Думалъ нынче о томъ, что мнѣ, старику, дѣлать? Силъ мало, они слабѣютъ замѣтно. Я нѣсколько разъ въ жизни считалъ себя близкимъ къ смерти. И — какъ глупо — забывалъ, старался забывать это — забывать что? То, что я умру, и что во всякомъ случаѣ — 5, 10, 20, 30 лѣтъ, смерть всетаки очень близка. Теперь я уже по годамъ своимъ естественно считаю за себя близкимъ къ смерти, и забывать это уже не къ чему, да и нельзя. Что же мнѣ, старому, безсильному, дѣлать? спрашивалъ я себя. И казалось, что нечего, ни на что силъ нѣтъ. И нынче такъ ясно понялъ ясный и радостный отвѣтъ. Что дѣлать? Уже показано, что умирать. Въ этомъ теперь, въ этомъ и всегда
