Страница:L. N. Tolstoy. All in 90 volumes. Volume 54.pdf/662

обманных похорон, которые могли бы многих ввести в заблуждение, что папà перед смертью раскаялся и вернулся в церковь. Поэтому казалось еще более нужным, чтобы завещание папà, на случай его смерти, могло стать всем известным, а не оказалось бы скрытым в шкапах матери под ключом, тем более, что она никогда не стеснялась говорить, когда при ней упоминалось об этом завещании: «А кто его знает и как увидят — ведь дневники-то хранятся у меня».

В этот последний^[1] наш приезд в Ясную, перед Крымом, мы прожили там очень недолго. Папà скоро справился, и я стала собираться домой. Выбрав одну из наиболее удобных и тихих минут нашей, в общем в Ясной всегда суетливой, жизни, я решилась наконец дать папà подписать его завещание.

Как-то раз утром я вошла к нему в кабинет и, напомнив ему наш июньский разговор, дала ему завещание, а сама вышла. Вернувшись через несколько минут, я увидела, что он лежит всё в той же позе на диване и держит, очевидно уже им прочтенное, завещание. Лицо у него было в ту минуту совершенно особенное, редко прекрасное, серьезное, тихое и просветленное выражение застыло на нем.

Я остановилась около него.

— Чтò же, ты хочешь, чтобы я подписал это?

— Да ведь ты сам просил тебе его дать для подписи и хотел переменить...

— Это о мaмà? Нет, я не изменю... не надо. Пусть остается так, — это было написано мною в минуту доброго отношения к ней и не надо изменять, а подписать — дай мне перо, я подпишу.

Конечно, я не возражала. Достаточно было взглянуть на его лицо и глаза, в которых заблестели слезы, чтобы понять, что всякие мои слова в эту минуту только невозможны.

Когда он подписал, я спросила, отдать ли завещание Черткову на хранение или мaмà. Кому?

— Зачем отдавать? Никому не надо, оставь у себя.

Так я и сделала. Чтò было потом, кажется, всем хорошо известно.^[2] Об этом завещании я имела неосторожность рассказать брату Илье. Он сказал матери. Maмà пришла в неистовое негодование и, сделав папà сцену, потребовала, чтобы он отобрал от меня эту бумагу и уничтожил. Это было в сентябре месяце,^[3] меня в Ясной опять уже не было. Здоровье папà всё ухудшалось и мамà прекратила свои истории, отложив их до более удобного времени, и мы уехали в Крым.

1. [М. Л. Оболенская ошиблась. Уехав 28 июля, они вернулись 30-го и вновь уехали 23 августа.]
2. [М. Л. Оболенская подразумевает несомненно самый тесный семейный круг.]
3. [Было это 28 августа 1901 года. Об этом есть глухое упоминание в письме Толстого к Марье Львовне от 28 августа 1901: «...вообще она [Софья Андреевна] на тебя сердится, и кроме того кто-то ей рассказал, что ты дала мне подписать мое посмертное желание, и она сейчас пришла в ужасном раздражении об этом говорить». См. т. 73.]

643