будто бы уже самый best,[1] нравственный. Это вздор, fittest значит тот, кот[орый] больше годится для общинной жизни. Община с годящими[ся], дисциплинированными членами будет сильнее общины с негодящимися, недисциплиниров[анными] членами — будет сильн[ее] опять для борьбы. Но как же будет? Нужнее лучший нравственно. Лучший нравственно должен будет [быть] наисильнейш[им], умнейши[м] и наиболее годящимся. Если так, то опять сильнее для борьбы, и нравственный получает другое значение. — Но что делать с плохими, пока они есть? С слабыми, глупыми? Очевидно, их надо убивать. — Существование слабых уничтожает всё представление об этой новой нравственности. По старому нравственность не есть средство усиления и победы в борьбе, а напротив. И по старой нравственности слабому, больному, старому есть место, по новой нравственности места им нет. Надо уничтожить наследственность, болезни, старость. Что за нелепость! —
Теперь 6 часов, пойду гулять и пить кумыс. —
[12 июня.] 9, 10, 11, 12 Июнь. Я. П. 90. Опять три дня пропустил. Вчера 11. Я писал письма: Третьяк[ову], Поше, Черт[кову], Горбунову, и приехал Страхов. Лучше живу, но очень праздно физически. — 10. Воскресенье б[ыл] милый Дунаев и Стахович немилый. Лева уехал, кроткий, читал статью и понял. Вчера прекрасное письмо от Бутке[вича]. Я поправлял. 10. Много поправлял. Картина Ге прекрасна. 9. Не помню. Ничего не записал.
[2] Самое главное, что думал, это о том, что самому самого победить нельзя. Самый святой сам — сам чорт. Надо устроить в себе обиталище достойное Бога, чтобы он пришел и вселился. —
Маша писала Бирюкову и одобрила мое письмо ему. Поразительно грустно было нынче то, что сказал Андрюша. Я сказал ему, что дурно пить кофе крепкий. Он с тем знакомым мне презрением детей ко мне отвернулся. Ге стал говорить ему, что это для его пользы. Он сказал: не о кофе, а обо всем, да разве можно делать всё то, что говорит папа. Он оказал всё то, что думают все дети. Ужасно жалко их. Я ослабляю для них то, что говорит
