Ребенок сердится на пол, к[оторый] его убил. Всегда, когда разберешь, то сердиться не на кого. Причина всё дальше и дальше: стало быть, не сердиться, а обратить[ся] на себя.[1]
Миша купил карам[ели]. Я не воспрепятствовал, вмешиваться нельзя. И подумал: дети порченые с детства. Это во 1) возмездие родителям. Им всё равно — быть сильным или слабы[м] 2) и главное — ранняя прививка соблазнов. Отчего я, Ч[ертков], Х[илков] силь[нее] других? От того, что нам привито.[2]
Познается всё только опытом. Испытать дурное, чтобы избегать его. Но можно испытать и не избегать. И потому нужно разумение. Испытать и знать. Знать и испытать.[3]
История человека, стремившегося к добру, к Богу, всё путавшегося, все менявшего жиз[нь] и умирающего с сознанием неудавшейся жизни. Он-то святой.[4]
В. Ты болен?
О. Да.
В. Лечись, принимай лек[арство].
О. А что ж я никогда не буду боле[ть]?
В. Нет, будешь.
О. И помру?
В. И помрешь.
О. Так к чему ж лечиться?
В. Тебя сейчас облег[чит].
О. Наверно?
В. Не наверно, а вероятно.
[О.] А вред может быть?
[В.] Не[т], хотя мож[ет].
О. Наверно же: 1) Я стану думать о себе, чего я не люблю. 2) Терять время и 3) рисковать получить вред, и всё из-за того, чтобы отложить бол[езнь] и смерт[ь], к[оторые] неизб[ежны].[5]
2 Ил. Как вредно детям, зная от меня, что роскошь — дурное, сознательно делать это дурное.
- ↑ Cp. Дневник, 26 июня.
- ↑ Cp. Дневник, 26 июня.
- ↑ Cp. Дневник, 26 июня.
- ↑ Cp. Дневник, 26 июня.
- ↑ Cp. Дневник, 26 июня.