16 Января. Писал, гулял, чудная тихая погода, помолился в поле. Вчера целый вечер рассказывала про мать, она не любила их. Те же мелочи, те же страсти. Язык старин[ный], кабеня [?], косметики, умна, цельн[а]. Япишка.
17 Января. С утра на охоту. Здоровешенек. Измучался, напился, спал. Ничего еще не писал. Теперь 8.
18 Января [Соголево — Москва]. Вчера немно[го] поправил вечером. — Встал в 7-м. Болтали хорошо, читал, обедал. Поехал с тем, чтобы встретиться в Вышн[ем] Вол[очке], но разъехался. Самарин рассказывал про обед. Глупо. Скучно ехал. Дома Сережа. Просто неприятно с ним. Как мне с Тург[еневым]. Наелся пир[ога?]. Тет[инька] рассердила меня, упрекнув в ист[ории] Талызина. Я глупо сделал, точно.
19 Января [Москва]. Т[ютчева]. Занимает меня неотступно. Досадно даже, тем более, что это не любовь, не имеет ее прелести. Встал в 8. Написал письма, прочел гл[аву]. Н[иколинька] совет[ует] дерево оставить. Пошел ходить с Н[иколинькой]. Толпа, Кремль, Берсы. Дома с Чичер[иным]. Философия вся и его — враг жизни и поэзии. Чем справедливее, тем общèе, и тем холоднее, чем ложнее, тем слаще [?]. Я не полит[ический] человек, 1000 раз говорю себе. В театр. Жизнь за Ц[аря], хор прекрасен. В клуб. Ася дрянь.
20 Января. Встал рано. Думал, передумывал 3 смерти и написал «Дерево». Не вышло сразу. Пошел на гимнастику. Ничего. М. Сухотину с язвительностью говорил про К. Т[ютчеву]. — И не перестаю, думаю о ней. Что за дрянь! Все-таки я знаю, что я только страстно желаю ее любви, а жалости к ней нет. — Машинька едет в маскарад. Я озлобленно спорил с ней и сказал, что уеду. С Сережей опять пошло лучше. Пробежал нынче свой дневник. Как я заметно падаю. —
21 Января.[1] Встал в 8-м. Написал письмо Василью. Дневник, Евангелие прочел и думал и переписывал дерево. Болтал с Ник[олинькой]. В 3 пош[ел] за журналами. С детьми болтали и играли. Вар[инька] уже начинает кокетничать. В 8 не выдержал, поехал к Сушк[овым]. Une soirée.[2] Просто обрадовались
