тѣсенъ и не задѣвающій за живое, чтобы найти отпоръ. Онъ не нуженъ. Цѣль ихъ, какъ и всякаго соединенія умственной дѣятельности людей совѣщаніями и полемикой, значительно измѣнилась, расширилась и въ основаніи стали серьезныя истины, какъ семейный бытъ, община, Православіе. Но они[1] роняютъ ихъ той злобой, какъ бы ожидающей возраженій, съ кот[орой] они ихъ высказываютъ. Выгоднѣе бы было болѣе спокойствія и Würde.[2] Особенно касательно Православія,[3] во первыхъ потому, что, признавая справедливость ихъ мнѣнія о важности участія всего элемента въ народной жизни, нельзя не признать, съ болѣе высокой точки зрѣнія, уродливости его выраженія и несостоятельности исторической, во вторыхъ потому, что цензура сжимаетъ ротъ ихъ противникамъ.
Третьяго дня былъ у Милютина Н[иколая?]. Онъ обѣщалъ вести меня къ Левшину. —
10 Мая. Пишу во второмъ часу утра. Вставъ въ 12-омъ часу, послѣ гадкой ночи, хотѣлъ заняться; пришли М[ихаилъ] Иславинъ (онъ тяжелъ отъ своей робости), Ковалевской молодой и Пейкеръ звать обѣдать къ Кокыреву, въ субботу; потомъ еще Волконской. Я болталъ съ ними о своемъ проэктѣ, вмѣсто того чтобы прогнать или не принять ихъ и работать. Потомъ прошелся безъ дѣла по Невскому; обѣдалъ съ Мещерскимъ, Скарятинымъ и Макаровымъ. Перваго я люблю. Съ ними ѣздилъ на Биржу, любовался свободой Англичанъ. Игралъ у Дюсо на бильярдѣ съ страстью, и вечеръ у Толстой болталъ о воспитаньи. Она славная. Воспитателю надо глубоко знать жизнь, чтобы къ ней готовить. — Развивая благотворительность, помни, что наслажденіе, которое даетъ это чувство, надо купить трудомъ и терпѣніемъ. Примѣръ — мое желаніе сдѣлать добро крестьянамъ. Зачѣмъ-то зашелъ къ Дюсо. Я совсѣмъ впалъ въ праздность и матерьяльность. Возможна ли всегда жизнь моральная? —
11 Мая. Вчера утромъ писалъ письмо Т[атьянѣ] А[лександровнѣ] и докладную записку. Въ 2 часа былъ въ М[инистерствѣ] В[нутреннихъ] Д[ѣлъ]. Левшинъ сухо меня принялъ. — За что
