дома читалъ,[1] и посылалъ неудачно за д[ѣвкой] Алешку, Лукашку и Артуна. Вечеромъ пошелъ ужинать, чтобы видѣть Кноринга. Удивительно, какъ непріятенъ мнѣ этотъ человѣкъ, несмотря на то, что мы другъ друга обманываемъ, представляя другъ передъ другомъ, что мы хорошіе знакомые. Въ немъ вполнѣ отражаются всѣ низкія свойства[2] офицера — порожденія праздности и холостой жизни. —
Было время, что сознаніе развилось во мнѣ до такой степени, что заглушало разсудокъ, такъ что я не могъ ничего думать, кромѣ[3] о томъ: о чемъ я думаю? —
Меня часто поражало, какъ могутъ люди внутренно наслаждаться своими фразами безъ мыслей, — одними словами. — Можетъ быть, что[4] на извѣстной степени развитія умъ точно также сочувствуетъ словамъ, какъ на высшей степени — онъ сочувствуетъ мыслямъ. Епишка говоритъ, что чтобы умно сказать, надо сперва постоять у вѣника, т. е. отвернуться въ уголъ и подумать. —
16 Н. Занятія. Кнорингъ. Неестественное развитіе сознанія. Слова, имѣющія для нѣкоторыхъ значеніе мыслей. «Постоять у вѣника».
[18 ноября.] 17. 18 Ноября. Вчера всталъ рано; но писалъ мало. Двѣ главы Дѣвичья и Отрочество, которыя я такъ долго не могу окончательно обработать, задерживали меня. Обѣдалъ, игралъ въ шахматы дурно и еще хвастался. Послѣ обѣда Лукашка объявилъ, что въ сумерки будетъ дѣвка. Я имѣлъ глупость дать ей обѣщанный золотой и ему 2 р. сер., несмотря на то, что она оказалась отвратительная старуха.
Нынче всталъ поздно. Писалъ довольно усердно, такъ что докончилъ Д[ѣвичью] и О[трочество], но не на бѣло. Вечеромъ сидѣлъ Кочетовскій и жаловался на Сулимовскаго. Взялъ исторію Карамзина и читалъ ее отрывками. Слогъ очень хорошъ. Предисловіе вызвало во мнѣ пропасть хорошихъ мыслей. Нынче прибилъ Алешку. Хотя онъ и былъ виноватъ, я недоволенъ собой за то, что разгорячился.
