сломаннымъ мостомъ надъ ручьемъ и трясиной, и вмѣсто того, чтобы самимъ починить мостъ, пошли въ деревню и стали бы браниться съ жителями, выгоняли бы ихъ на работу къ мосту. Жители ссылались бы на то, что работа эта не за ними, и началась бы ссора и драка, и мостъ все бы не былъ починенъ, и проѣзжіе мучили бы лошадей по трясинѣ.
Такъ же дѣлаютъ люди, когда жалуются на дурное устройство, дурные порядки.
Только не думали бы люди о дурныхъ или хорошихъ порядкахъ, a дѣлали бы каждый свое дѣло, чтò кому нужно, не укоряя другихъ, и установились бы самые лучшіе порядки, и всѣмъ бы хорошо жить было.
Суевѣріе возможности устройства одними людьми жизни другихъ тѣмъ ужасно, что подобіе этого устройства всегда поддерживается насиліемъ и держится только до тѣхъ поръ, пока не прекращается насиліе.
Была масляница. Послѣдній день. Выпили мужики. Помянулъ одинъ про худое дѣло другого, огрызнулся мужикъ. Слово за слово, вступились другіе, стали ругаться. Толконулъ одинъ другого; подрались мужики такъ, что одному бороду выдернули, другому два зуба вышибли, глаза подбили. Насилу розняли мужиковъ. И разошлись по домамъ. Сидятъ мужики по домамъ, бабы собираютъ ужинать. И вспомнилъ одинъ, что нынче прощеный день. «А что, — говоритъ, — братцы, хоть они мнѣ и глазъ подбили, а нехорошо мы сдѣлали, надо помириться. Пойдемъ, какъ должно, проститься». Согласились и другіе мужики и пошли къ тѣмъ, съ какими дрались, и стали просить прощенія. Сознались и тѣ и поклонились другъ дружкѣ и помирились.
Хорошаго мало и въ винѣ и въ дракѣ, да по крайней мѣрѣ почуяли свой грѣхъ люди и покаялись.
Не то бываетъ на войнѣ: сойдутся люди не то, что бороду вырвать или глазъ подбить, а на смерть калѣчатъ, убиваютъ сотни тысячъ людей. И не то что не каются, а прославляются тѣмъ, что побили много народа. Какъ ни велико зло отъ войны, что разоряютъ, калѣчатъ, убиваютъ людей, самое худшее зло отъ войны — то, что люди дѣлаютъ самый великій грѣхъ убійства и не каются.
