после чего осталось 3 лл. Начало: «Большие умы и горячие сердца»; конец: «Пусть безопасность и собственность».
3. Машинописная копия предыдущей рукописи с исправлениями Толстого. Первоначально содержала 9 лл. 4°, исписанных с одной стороны. Толстой снова внес в текст ряд исправлений стилистического характера и, повидимому, написал новое окончание, автограф которого не сохранился. Копия этого окончания имеется в рукописи № 4.
При переписке л. 1 и части листов 3, 4, 8, 9 были переложены в рукопись № 4, после чего в данной рукописи осталось 4 лл. 4° и 5 обрезков. Начало: «числа близких и страх и ненависть большинства»; конец: «комментарии к четырем Евангелиям».
4. Копия предыдущей рукописи машинописью и рукой В. А. Кузминской и Е. В. Оболенской с исправлениями Толстого. 12 лл., исписанных с одной стороны. Лл. 1, 11 и части листов 3, 5, 12 переложены из предыдущей рукописи. Начало: «Большие умы и горячие сердца»; конец: «и всего человечества».
Исправления Толстого, стилистического характера, немногочисленны.
Выдержка из «Исповедания веры савойского викария», входящего в состав IV книги трактата Руссо «Эмиль, или О воспитании».
В составленном Толстым в 1891 г. списке «Эмиль» Руссо значится в числе литературных произведений, произведших на него в молодые годы «огромное» впечатление (т. 66, стр. 67). В письме к И. И. Горбунову-Посадову и Е. И. Попову от 23 марта 1892 г., отвечая на вопрос о книгах по воспитанию, Толстой писал: «Эмиль» Руссо непременно должен стоять в главных» (т. 66, стр. 183).
Перевод был выполнен А. А. Русановой.
Замысел рассказа, позднее получившего заглавие «Божеское и человеческое», относится к концу 1897 г. В Дневнике под 13 декабря этого года в числе сюжетов, которые «стоит и можно обработать, как должно», Толстым под № 13 записан сюжет «казнь в Одессе» (т. 53, стр. 170). В Одессе 8 августа 1879 г. были повешены по обвинению в подготовке покушения на Александра II трое революционеров — Лизогуб, Чубаров и Давиденко. Но, по всей вероятности, Толстой с самого начала имел в виду обрисовать лишь одного из них — Дмитрия Лизогуба, чья личность и судьба, особенно привлекательные, были известны ему и по рассказам лиц, близко знавших Лизогуба, и, вероятно, по биографиям его, — одной, принадлежащей С. М. Степняку-Кравчинскому и напечатанной в его книге «Подпольная Россия», и другой, написанной неизвестным лицом, вероятно товарищем Лизогуба, напечатанной на пишущей машинке и сохранившейся среди бумаг Толстого.[1]
- ↑ Из биографии, написанной Степняком-Кравчинским, Толстой, видимо, почерпнул лишь общие сведения о духовном и отчасти внешнем облике Лизогуба-Светлогуба. Из конкретных фактов, сообщаемых в ней, Толстой мог заимствовать указание на то, что Лизогуб был крайне удивлен, услышав свой смертный приговор, и на то, что во время переезда из тюрьмы к эшафоту он был невозмутимо спокоен и даже улыбался. Больше, видимо, заимствовал Толстой из второй из упомянутых биографий. Из нее он мог прежде всего почерпнуть сведения о религиозной настроенности Лизогуба в детстве и в юности. Тут говорится о том, что, холодно относясь к обрядовой стороне религии, мальчик увлекся евангельскими идеями равенства и братства и мечтал стать миссионером миссионером среди язычников. Далее — он отказывается от услуг одного лица, желавшего быть учителем его брата, только потому, что это лицо исключило из преподавания закон божий. Но потом, говорит биограф, «как всякий умный и научно мыслящий человек, Лизогуб стал атеистом». В той же биографии довольно подробно говорится о том, как Лизогуб, под влиянием правительственных преследований, из мирного пропагандиста стал террористом, т. е. о том же, о чем речь идет в третьей главе повести. В описании казни и сопровождавшей ее обстановки есть такие черты сходства между этой биографией и повестью. В биографии сказано: «Позади каре из войск, окружавших эшафот, была масса народа; впереди народа стояли экипажи одесских богачей, а дамы с биноклями и лорнетами сидели на козлах». В рукописи, описанной под № 16, этому месту соответствует следующее: «Вокруг помоста с виселицей стояли черными линиями ряды солдат... За войсками виднелось несколько колясок с господами и дамами, смотревшими на него в лорнеты и бинокли». В биографии сказано, что Лизогуб, взглянув на виселицы, потом на толпу, улыбнулся. В рукописи, описанной под № 5, говорится о том, что, увидав виселицу, Светлогуб сперва дрогнул, но затем оправился, «и бледное лицо его продолжало чуть заметно улыбаться». Так же, как в седьмой главе «Божеского и человеческого», в биографии сказано, что при подъезде колесницы к месту казни раздался бой барабанов, затем он стих и сменился чтением приговора, после чего подошел священник, но Лизогуб отказался поцеловать крест, предложенный царским служителем, «осмелившимся в такую минуту говорить о божеской любви и милосердии». Биограф далее говорит об ужасных минутах ожидания смерти «молодым, здоровым организмом»; Толстой — о том, что «сильное, молодое тело» Светлогуба не принимало смерти. В других случаях Толстой в обрисовке Светлогуба сознательно отступал от тех фактических данных, которые давали знакомые ему биографии Лизогуба. Лизогуб не был кандидатом Малороссийского университета (он учился в Петербургском университете и не окончил его). Ко времени суда над Лизогубом его мать уже умерла. Лизогуб провел в заключении около года, Светлогуб же менее двух месяцев. Оба биографа подчеркивают, что в жизни Лизогуба не было любви к женщине, и ничего неизвестно о том, чтобы и его любили женщины. Лизогуб был казнен не отдельно, а вместе с двумя другими осужденными — Чубаровым и Давиденко и т. д. Помимо Светлогуба, Толстой воспользовался в рассказе живыми прототипами при обрисовке фигур генерал-губернатора и старика-раскольника. Значительно смягченный прототип генерал-губернатора, подписавшего смертный приговор Светлогубу, — граф Тотлебен, видный участник севастопольской обороны и русско-турецкой войны, впоследствии новороссийский генерал-губернатор. Прототип старика раскольника, как указывает А. М. Хирьяков («Летопись», 1915, декабрь, стр. 254) — старообрядец Михаил Максимыч, гостивший в Ясной Поляне, так же, как и раскольник повести, имевший кличку «Табашная держава» и особенно почитавший апокалипсис. Д. П. Маковицкий в неопубликованной части своих «Яснополянских записок» в записи от 27 ноября 1905 г. говорит о том, что приехавший в ту пору в Ясную Поляну шлиссельбуржец И. П. Ювачев (Миролюбов) рассказывал о своем процессе и сидении в Шлиссельбургской крепости очень сходно с тем, что рассказано Толстым относительно того и другого в отношении к Светлогубу. Это сходство Ювачев объяснил тем, что Толстой, вероятно, воспользовался для своего рассказа составленным Ювачевым описанием своей жизни в крепости, которое Ювачев несколько лет до того послал ему.
