Светлогуб не верил в бога и даже часто смеялся над людьми, верящими в бога, он и теперь не верил в бога, не верил потому, что не мог понять его. Но ему было необходимо обращение к кому-нибудь, и то, что он разумел под этим обращением, хотя бы и не постижимое ему, было ему необходимо. И он знал, что то, что он разумел под этим обращением, было правда. Самая несомненная правда из всего того, что он знал.
Его ввели на помост и вслед за ним вошел священник с крестом. Он подал ему крест и стал читать какую-то молитву.
— Простите, — сказал Светлогуб. — Вы верите в это. А я не могу. Мне это не нужно. Мне хорошо и так. Мне ничего не нужно.
Священник начал говорить:
— Милосердный господь...
— Я благодарю вас, — перебил его Светлогуб, — я очень благодарен вам. — Он подал священнику руку.
Священник смутился, пожал руку, а потом поцеловал Светлогуба и отошел.
И тотчас же, шумя сапогами по помосту, быстрыми, легкими шагами подошел к Светлогубу молодой крестьянского вида человек с курчавой бородкой и с озабоченым видом. Человек этот, ничего не говоря, быстро, решительно, и обдав его неприятным запахом вина и пота, схватил Светлогуба потными, горячими, сильными пальцами за его руки выше кисти и, сжав их так, что стало больно, загнул их ему за спину и там туго завязал чем-то. Светлогуб хотел сказать ему, что не надо делать того, что он делает, что это дурно, но не успел. Человек этот накинул ему на голову посконный мешок, пахнущий посконью, и повел его куда-то.
В одно и то же время Светлогуб почувствовал грубое насилие этого человека и понял, что это — смерть. И опять, так же, как и при объявлении приговора, он знал, что совершается с ним величайшее в жизни событие, но не был в силах, не мог успеть представить себе всё значение того, что совершается.
«В руки твои предаю дух мой» — только мог он вспомнить слова Евангелия. Он понимал, что совершается с ним великая перемена, которая должна и не может не быть, но представить себе того, в чем эта перемена, он не мог.[1] Он не противился смерти, не видел в ней ничего ужасного, но сильное молодое тело его не принимало смерти, не покорялось ей и до последней минуты боролось с ней.
В последнюю минуту, когда палач надел на него петлю и толкнул его, он закричал, рванулся, но руки были связаны. Толчок, шум в голове, налившейся кровью, животный ужас задыханья, и вдруг — восторг и просветление.
- ↑ Зачеркнуто: потому что знал только то, что переменялось, но не знал, во что. Он понимал это, и в то же время тело его возмущалось против совершаемого насилия.
