слезы, она вернулась и объявила, что согласна на план Росоловского, и вопрос только в том, как всё это сделать.
На другой день после получения и этого разрешения, вечером, Росоловский с Альбиной и Людвигой в наемной телеге, с ящиком, в который должны были быть вложены гробы детей, поехали на кладбище. Увидав могилы детей, которые она оставляла, Альбина разрыдалась и долго лежала крестом на могиле, то молясь, то спрашивая: за что, за что?
— Что же, вы не хотите? — спросил Росоловский. Альбина вскочила, стерла слезы и сказала:
— Делайте, делайте, только не троньте их.
Росоловский и Людвига, раскопав лопатой верхние части могилы, но ничего не достав из них, заровняли их опять. В ящик же положили комья тяжелой земли и так повезли его назад. В день отъезда ящик был установлен на дрожины позади тарантаса, а перед светом дня отъезда, Мигурский сошел с чердака и переодевшись в крестьянское платье, влез в ящик.
Солнце играло на воде озер и росе ковыля, и сердце замирало и играло в груди Альбины. На первой же станции Альбина подошла к ящику в то время, как прежний ямщик увел, а новый не приводил еще лошадей и казак пошел в харчевню, и спросила, как он себя чувствует.
— Превосходно, покойно. Только уходи. Мне прекрасно. — И были опять уверены в успехе. Альбина давала по полтине на водку и ямщики гнали во всю прыть.
На другой день к вечеру приехали в Саратов. Альбина радовалась успеху, всё больше и больше надеялась, но мучилась мыслью о страданиях мужа,[1] 40 часов скорчившись сидевшего в ящике.
В Саратове они остановились не на почтовом дворе, а в гостинице. Альбина надеялась найти время, вывести мужа ночью, чтобы дать ему размять члены. Но добродушный молодой малый казак, стараясь услужить ей, не отходил от[2] тарантаса.
Придумывая средства избавиться от него, она попросила его сходить в город купить чаю и сахару. Но на беду, только что ушел казак, во двор въехали еще проезжающие, так что Альбина только успела шепотом переговорить с мужем. Он не жаловался, говорил, что ему хорошо.
— Ночью я выпущу тебя, — сказала она.
— Лучше не надо, — отвечал он из ящика.