что он не верил тому, что она сказала. Он постоял на крыльце, отдышался, растер по разгоряченному лицу падавший иней, взял в рот горсть снега с перил и вернулся к ней.
Сойдя вниз, Корней вошел в горницу, накинул крючок на дверь, чтобы никто не вошел к нему, достал свой чемодан, уложил в него опять свои вещи, вынул бумажник, пересчитал деньги. Было четыре сотенных и мелочь. Ни матери, ни детей он не хотел видеть. К нему стучались в дверь. Он никого не пустил. Положив себе под голову поддевку, он лег на лавку и хотел заснуть. И пролежал так всю ночь. Он не спал. Слышал, как бабы выли наверху, как потом сошли вниз и ушли в другую избу. Из-за двух дверей чуть слышен был их вой. Потом всё затихло. Запел петух, второй, третий. Рассветать стало. Он всё не спал, лежал и мучался. На утро он отпер дверь и окликнул племянника, велел ему запрягать лошадь. Только Федька, 10-летний малый, протирая заспанные глаза, перебирая босыми ногами, вышел на крыльцо и молча смотрел на отца — Корней толкнул в бок немого, указывая головой на дорогу, и немой погнал Чубарого по мерзлой накатанной дороге улицы.
Он знал, что не совладает с собой, страшная злоба оскорбленной гордости кипела в нем, но рано или поздно не миновать идти. Он повесил щеты на гвоздь, встал и хотел войти к ней, но услыхал, что она молится богу. Он снял пиджак, жилет и остановился, дожидаясь. Когда она кончила молиться и с какими-то словами молитвы, втягиваемыми в себя, села на заскрипевшую кровать, он вошел в каморку.
Поужинав, Корней ушел в горницу, где он спал с женой и маленькой дочкой, а Марфа осталась убирать посуду в большой избе. Корней сел под лампу и, достав щеты, кидал кости, делая вид, что считает что-то, но ничего не считал. А только ждал ее, чувствуя, как гнев его на нее всё больше и больше разгорается. И наконец, ему показалось очень долго, послышались ее шаги, дернулась дверь, отмякла, и она вошла с девочкой на руках.
— Небось с дороги-то уморился, — сказала она, слегка улыбаясь.
«Стерва!» — подумал Корней, только взглянув на нее, и ничего не ответил.
— Уж не рано, — сказала она, робко взглядывая на его страшное серое лицо и тотчас же опустив глаза. И пошла за перегородку.
