И странное дело: и боль и угроза смерти, которую она почувствовала, не утишили ее, а напротив, его злоба сообщилась ей, и она, ухватив за руку, державшую косу, закричала ему злобным визгливым голосом, оскаливая свои белые зубы:
— Ну и живу с Евстигнеем. А с тобой не хочу жить. На, убей!
Такое страшное чувство ужаса, гнева, стыда, ненависти к этой женщине, которая вся была в его власти, охватило Корнея, что он отшвырнул ее на кровать и выбежал[1] из горницы.
Он знал, что жена его была злая женщина. Он видел это в ее сношениях с ним, с свекровью, с детьми, работниками, но до сих пор он не знал, чтобы она изменяла ему, и она всегда была покорна с ним. И этого он не ожидал от нее.
Он вышел на крыльцо. Остыл и вернулся в горницу.
— Что, пришел опять? Не убил, небось.
— Марфа. Ты не шути.
— Чего шутить? Я сама не знаю, что сказала. Ты за что мне полкосы выдрал? Во, так шматами и лезут.
— Ты что сказала?
— Ничего не говорила. Сказала: иди, ложись.
— А про того?
— Про Евстигнея? Ничего не сказала.
— Что же ты вертишься? Говори одно что-нибудь.
— Нечего мне говорить. Одурел ты, я вижу.
— Марфа!
—[2] Ну что ж: Марфа. — И она расхохоталась.
Этого он не мог вынести, бросился на нее и стал бить по лицу, по бокам. Крик ее разбудил старуху. Она с работником вбежала в горницу. Марфа лежала на полу, хрипя. Он был на себя не похож и бил ее ногами.
— Вон! — крикнул он на вошедшего Евстигнея, Евстигней попятился за дверь, за ним вошла старуха.
— Матушка, погубила меня эта... Убил я ее. — И он, зарыдав, выбежал в сени.
Корней в ночь же уехал и с тех пор не возвращался.
Марфа долго болела. У нее, кроме побоев на лице, были сломаны два ребра, разбита голова[3] и свихнута рука. Она выздоровела, и Евстигней остался жить.[4] И жил с ней, как с женой. Про Корнея не было никакого слуха. В первый месяц слышно было, что он жил в городе и пьянствовал, а с весны пропал куда-то, и слуха про него не было.
