— Добрый вы, — сказал каторжник, — не презираете меня. Приняли меня. Я не скрыл от вас, откуда я и кто я.
Епископ ласково взял каторжника за руку: «Вы могли и не говорить мне, кто вы. Этот дом не мой, а божий. Эта дверь не спрашивает у входящего, есть ли у него имя, а есть ли у него горе. Вы страдаете, вас мучают голод и жажда, милости просим, входите. Я вас принимаю не у себя, здесь хозяин тот, кто нуждается в крове. Всё, что здесь есть — всё ваше. Для чего мне знать ваше имя? Прежде, чем вы назвали себя, я уже знал, как вас назвать.
Гость с удивлением взглянул на него.
— В самом деле? Вы знали, как меня зовут?
— Да, — ответил епископ, — я знал, что вас зовут моим братом.
— Да, я был голоден, когда вошел сюда, — сказал гость, — но вы так удивили меня, что и голод прошел!
Епископ взглянул на него и спросил:
— Вы очень страдали?
— Ах, красная куртка, ядро, привязанное к ноге, доска вместо постели, холод, жара, работа, палочные удары, двойные кандалы за всякий вздор, карцер за слово ответа и цепи даже в постели, даже в больнице. Собаки, собаки и те счастливее! И это девятнадцать лет. Теперь мне сорок шесть лет. Ступай живи с желтым паспортом!
— Да. — сказал епископ, — вы вышли из места печали. Но послушайте, на небе будет больше радости ради заплаканного лица раскаявшегося грешника, чем ради незапятнанной ризы ста праведников. Если вы вынесли из этой обители страдания злобу и ненависть против людей, вы достойны сожаления; если же вы вынесли чувства кротости, мира и снисхождения — вы лучше всех нас.
Между тем мадам Маглуар принесла ужин.
Лицо епископа приняло вдруг веселое выражение гостеприимного хозяина.
— Пожалуйте за стол, — сказал он с оживлением, с каким обыкновенно приглашал гостей к столу.
Епископ прочел молитву, потом разлил суп. Гость жадно принялся за еду.
— Мне кажется, что чего-то недостает за столом, — вдруг сказал епископ.
