которого не нарушалось до половины выбритой головой, подошел к Меженецкому.
— Арестантик тут, в нашей камере, увидал ваше степенство, — позови, говорит, его ко мне.
— Какой арестант?
— «Табачная держава», так ему прозвище. Старичок он, из раскольников. Позови, говорит, ко мне того человека. Про ваше степенство, значит.
— Где же он?
— Во тут, в нашей камере. Покличь, говорит, того барина.
Меженецкий вошел с арестантом в небольшую камеру с нарами, на которых сидели и лежали арестанты.
На голых досках, под серым халатом, на краю нар, лежал тот самый старик раскольник, который семь лет тому назад приходил к Меженецкому расспрашивать о Светлогубе. Лицо старика, бледное, всё ссохлось и сморщилось, волоса всё были такие же густые, редкая бородка была совсем седая и торчала кверху. Глаза голубые, добрые и внимательные. Он лежал навзничь и, очевидно, был в жару: на маслаках щек был болезненный румянец.
Меженецкий подошел к нему.
— Что вам? — спросил он.
Старик с трудом поднялся на локоть и подал трясущуюся сухую, небольшую руку. Он, собираясь говорить, как бы раскачиваясь, стал тяжело дышать и, с трудом переводя дыханье, тихо заговорил:
— Не открыл ты мне тогда, — бог с тобой, а я всем открываю.
— Что же открываете?
— Про агнца... про агнца открываю... тот юнош с агнцем был. А сказано: агнец победит я, всех победит... И кто с ним, те избраннии и вернии.
— Я не понимаю, — сказал Меженецкий.
— А ты понимай в духе. Цари область приимут со зверем. А агнец победит я.
— Какие цари? — сказал Меженецкий.
— И цари седмь суть: пять их пало и один остался, другий еще не прииде, не пришел, значит. И егда приидет, мало ему есть... значит конец ему придет... понял?
Меженецкий покачивал головой, думая, что старик бредит и слова его бессмысленны, Так же думали и арестанты, товарищи
