Когда он вошел к жене, она в пестром шелковом халате, который ей очень нравился, но о котором она теперь не думала, стояла в детской с доктором над горшком и светила ему туда текущей свечкой.
Доктор с внимательным видом, в пенснэ, смотрел туда, палочкой ворочая вонючее содержимое.
— Да, — сказал он значительно.
— Всё эти проклятые ягоды.
— Ну отчего же ягоды, — робко сказал Николай Семеныч.
— Отчего ягоды? Ты вот накормил его, а я ночь не сплю, и ребенок умрет...
— Ну не умрет, — улыбаясь, сказал доктор, — маленький прием висмута и осторожность. Дадим сейчас.
— Он заснул, — сказала Мари.
— Ну лучше не тревожить. Завтра я зайду.
— Пожалуйста.
Доктор ушел, Николай Семеныч остался один и еще долго не мог успокоить жену. Когда он заснул, было уж совсем светло.
В соседней деревне в это самое время возвращались из ночного мужики и ребята. Некоторые были на одной, у некоторых были лошади в поводу и позади бежали стригуны и двухлетки.
Тараска Резунов, малый лет двенадцати, в полушубке, но босой, в картузе, на пегой кобыле с мерином в поводу и таким же пегим, как мать, стригуном, обогнал всех и поскакал в гору к деревне. Черная собака весело бежала впереди лошадей, оглядываясь на них. Пегий сытый стригун сзади взбрыкивал своими белыми в чулках ногами то в ту, то в другую сторону. Тараска подъехал к избе, слез, привязал лошадей у ворот и вошел в сени.
— Эй вы, заспалися, — закричал он на сестер и брата, спавших в сенях на дерюжке.
Мать, спавшая рядом с ними, встала уже доить корову.
Ольгушка вскочила, оправляя обеими руками взлохмаченные длинные белесые волосы, Федька же, спавший с ней, всё еще лежал, уткнувшись головой в шубу, и только потирал заскорузлой пяткой высунувшуюся из-под кафтана стройную детскую ножку.
