Разговор шел про погоду, про уборку. Не дается в руки хлеб. У помещиков проросли копны в поле. Только начнут возить, опять дождь. Мужички свезли. А у господ так дурóм преет. А мыша в снопах — страсть.
Корней рассказал, что он видел по дороге целое поле полно копен. — Молодайка налила ему пятую чашку жидкого, чуть желтого чаю и подала.
— Ничего. Пей, дедушка, на здоровье, — сказала она на его отказ.
— Что ж это рука у тебя неисправная? — спросил он у нее, осторожно принимая от нее полную чашку и пошевеливая бровями.
— С мальства еще сломали, — сказала говорливая старушка-свекровь. — Это ее отец нашу Агашу убить хотел.
— С чего ж это? — спросил Корней. И, глядя на лицо молодайки, ему вспомнился вдруг Евстигней Белый с его голубыми глазами, и рука, державшая чашку, так задрожала, что он розлил половину чая, пока донес ее до стола.
— А такой был в Гаях у нас человек, отец ей, Корней Васильевым звали. Богатей был. Так возгордился на жену. Ее избил и ее вот испортил.
Корней молчал, взглядывая из-под не переставая шевелившихся черных бровей то на хозяина, то на Агашу.
— За что же? — спросил он, откусывая сахар.
— Кто их знает. Про нашу сестру всякое сболтнут, а ты отвечай, — говорила старуха. — Из-за работника что-то у них вышло. Работник малый хороший был из нашей деревни. Он и помер у них в доме.
— Помер? — переспросил Корней и откашлялся.
— Давно помер... У них мы и взяли молодайку. Жили хорошо. Первые на селе были. Пока жив был хозяин.
— А он что же? — спросил Корней.
— Тоже помер, должно. С того раза пропал. Лет пятнадцать будет.
— Больше никак, мне мамушка сказывала, меня она только кормить бросила.
— Что ж ты на него не обижаешься на то, что он руку... — начал было Корней и вдруг захлюпал.
— Разве он чужой — отец ведь. Что ж, еще пей с холоду-то. Налить, что ль?
Корней не отвечал и всхлипывая плакал.
