станетъ, а торговля ему всякая открыта. — Платитъ мѣщанскія подати и за дѣтей солдатчины не боится, потому что въ разные города приписанъ, а въ гильдію записаться — онъ не дуракъ. Да и что? «Куда ему? — онъ человѣкъ ничтожный». Онъ любитъ чай, муку, въ которой вѣчно пачкается, лошадокъ, водку и донское пивалъ съ писаремъ, который ему кляузы пишетъ; очень любитъ трактиры и половыхъ, а когда говорятъ о дѣвкахъ, то со смѣху помираетъ. Но грамотѣ не знаетъ, только умѣетъ имя писать да «цифиры». Прозвище его Шкаликъ, но всѣ зовутъ его Алешка, исключая бѣдныхъ мужиковъ, которые, низко кланяясь, говорятъ ему «Алексѣй Тарасычь, батюшка».
Когда Ал[ешка] «прогоритъ» или «вылетитъ въ трубу» то это обстоятельство всегда возбуждаетъ истинную радость во всѣхъ его знакомыхъ, и тогда онъ, погибшій человѣкъ, или попадаетъ въ острогъ или спивается съ кругу. Къ несчастію Алешки, Липатки и Купріяшки изобилуютъ не въ одномъ N уѣздѣ, а ихъ по всей Руси много найдется.
И досадно то, что они всѣ носятъ на себѣ самый чистый русскій характеръ, въ которомъ привыкъ видѣть много добраго и роднаго. Больно смотрѣть, какъ иностранные артисты, дѣвки, магазинщики, художники за вещи, не имѣющія никакой положительной цѣнности, получаютъ черезъ руки нашихъ помѣщиковъ трудомъ и потомъ добытыя кровныя деньги русскаго народа, и, самодовольно посмѣиваясь, увозятъ ихъ за море, къ своимъ соотечественникамъ. Но, по крайней мѣрѣ, тутъ можемъ мы обвинять европейское вліяніе, можемъ утѣшать себя мыслью, что люди эти спекулировали на счетъ нашихъ маленькихъ страстишекъ, въ особенности на счетъ подлѣйшей и обыкновеннѣйшей изъ нихъ — на счетъ тщеславія. Мы можемъ утѣшать себя мыслью, что, разрабатывая тщеславіе, они наказываютъ его. Но каково же видѣть Алешекъ и Купріяшекъ, успѣшно разрабатывающихъ незаслуженную нищету и невинную простоту народа, которыя однѣ причиною удачи ихъ спекуляцій. ⟨Алешки и Купріяшки, не въ томъ, такъ въ другомъ видѣ всегда будутъ существовать, но развѣ не отъ помѣщиковъ зависитъ ограничить кругъ ихъ преступной дѣятельности?⟩
— Шкаликъ, поди-ка сюда, — сказалъ Николинька, подзывая его и отходя въ сторону. — Что жъ, братецъ? — надѣнь шапку — когда ты намѣренъ кончить дѣло съ Болхой? Надѣнь-же, я тебѣ говорю, — я тебѣ сказалъ, что, ежели ты до нынѣшняго дня съ нимъ не помиришься, я подамъ на тебя въ судъ, и ужъ не прогнѣвайся.
— Помилуйте, Васясо, я готовъ для вашей милости все прекратить и съ Болхой готовъ мировую исдѣлать и все, что вамъ будетъ угодно, только не обидно ли будетъ-съ, говорилъ Алешка, опять снимая шляпу.
— Ахъ, скука какая! Надѣнь, 20 разъ тебѣ говорю, мнѣ не въ шляпѣ дѣло, а въ томъ, чтобы ты говорилъ толкомъ, а не
