— Молчать! Ты лгун и негодяй, потому что честный мужик не станет лгать: ему нèзачем! — сказал Нехлюдов, задыхаясь от гневных слез, которые подступали ему к горлу. Он замолчал, чтоб не осрамиться, расплакавшись при мужике. Юхванка тоже молчал и с видом человека, который сейчас заплачет, посапывал носом и слегка подергивал головой. — Ну, на чем же ты выедешь пахать, когда продашь эту лошадь? — продолжал Нехлюдов, успокоившись достаточно, чтоб говорить обыкновенным голосом: — тебя нарочно посылают на пешие работы, чтоб ты поправлялся лошадьми к пахоте, а ты последнюю хочешь продать? а главное, зачем ты лжешь?
Как только барин успокоился, и Юхванка успокоился. Он стоял прямо и, всё так же передергивая губами, перебегал глазами от одного предмета к другому.
— Мы вашему сясу, — отвечал он: — не хуже других на работу выедем.
— Да на чем же ты выедешь?
— Уж будьте покойны, вашего сяса работу справим, — отвечал он, нукая на мерина и отгоняя его. — Коли бы не нужны деньги, то стал бы, разве, продавать?
— Зачем же тебе нужны деньги?
— Хлеба нету-ти ничего, васясо, да и долги отдать мужичкам надо-ти, васясо.
— Кàк хлеба нету? Отчего же у других, у семейных еще есть, а у тебя, бессемейного, нету? Куда ж он девался?
— Ели, вашего сияса, а теперь ни крохи нет. Лошадь я к осени куплю, васясо.
— Лошади продавать и думать не смей!
— Что ж, васясо, коли так, то какая же наша жизнь будет? и хлеба нету, и продать ничего не смей, — отвечал он совсем на сторону, передергивая губы и кидая вдруг дерзкий взгляд прямо на лицо барина: — значит, с голоду помирать надо.
— Смотри, брат! — закричал Нехлюдов, бледнея и испытывая злобное чувство личности против мужика: — таких мужиков, как ты, я держать не стану. Тебе дурно будет.
— На то воля вашего сясо, — отвечал он, закрывая глаза с притворно-покорным выраженьем: — коли я вам не заслужил. А, кажется, за мной никакого пороку незамечено. Известно, уж коли я вашему сиясу не полюбился, то всё в воле вашей состоит; только не знаю, за чтò я страдать должен.
