безпрекословно исполнятъ все то, что отъ нихъ потребуется, и отдадутъ свои сбереженія и сами пойдутъ убивать, кого имъ велятъ, и будутъ запирать, казнить людей по волѣ властвующихъ, и будутъ считать истиной то, что имъ предпишутъ въ синодахъ, консисторіяхъ, академіяхъ и университетахъ, то происходитъ это только отъ того, что люди эти потеряли сознаніе своего духовнаго «я», сознаніе своего человѣческаго достоинства. Вѣдь стоитъ только людямъ вспомнить о томъ, кто они, и перестать вѣрить обманщикамъ, съ дѣтства, а потомъ и въ полномъ возрастѣ, внушающимъ ложныя ученія церкви, науки, государства, отечества, а признать за единую несомнѣнную истину, вложенное въ сердце каждаго человѣка, сознаніе добра и зла, просто и ясно выраженное во всѣхъ великихъ ученіяхъ и съ особенной ясностью въ христіанствѣ, и тотчасъ же сами собой прекратятся всѣ тѣ бѣдствія, отъ которыхъ такъ страдаютъ теперь люди нашего времени и на которыя такъ безпомощно жалуются. Страданія эти становятся слишкомъ велики и обманы слишкомъ явны для того, чтобы могло продолжаться то ужасное положеніе, въ которомъ живутъ теперь люди. Люди все больше и больше опоминаются, пробуждаются отъ жизни, похожей на безумное сновидѣніе, къ простой разумной дѣйствительности, и начавшееся пробужденіе это не можетъ не совершиться.
22 Февраля 1909 г.
Ясная Поляна.
Лучшее произведенiе его таланта — Коляска, лучшее произведенiе его сердца — нѣкоторыя изъ писемъ.
⟨Главное несчастье всей дѣятельности Гоголя — это его покорность, съ одной стороны, существующему и до сихъ поръ и тогда очень сильно распространенному суевѣрію объ особенномъ, ⟨великомъ⟩ Гегельянскомъ метафизическомъ значеніи того, что называется[1] искусствомъ, а съ другой стороны покорность ⟨установившемуся лже-религіозному⟩ существующему русскому церковному ученію и[2] тогдашнему русскому государственному устройству. Отъ этого та странная путаница понятій въ послѣднихъ сочиненіяхъ Гоголя, гдѣ онъ хотѣлъ придать своимъ сочиненіямъ то значеніе, котораго они не имѣли и не могли имѣть, и отъ этого та превратность идеаловъ, которые онъ выставлялъ въ своихъ нравственно-учительныхъ произведеніяхъ, въ изслѣдованіяхъ и письмахъ.⟩
Къ сожалѣнію, ⟨онъ въ свои художественныя писанія вносилъ несвойственное имъ желаніе высказать что-то особенно значительное и важное, какъ это съ особенной ясностью выразилось въ его эпилогѣ къ «Ревизору». И не утруждалъ бы себя оправданіемъ и даже восхваленіемъ отжившихъ даже въ его время суевѣрій церковнаго и государственнаго. Въ этомъ отношеніи Гоголь вполнѣ оправдалъ замѣчаніе Канта о томъ, что человѣкъ, удержавшій въ полномъ возрастѣ ложное религіозное ученіе, внушенное ему съ дѣтства, если не имѣетъ силы освободиться отъ него, становится софистомъ своихъ убѣжденій. Гоголь же былъ даже не самобытнымъ софистомъ, а усвоилъ всѣ сложные и искусственные софизмы славянофиловъ того времени: Хомякова и особенно Аксаковыхъ.
Очень радъ былъ получить ваше письмо: оно съ одной стороны позабавило меня и я искренно и весело посмѣялся съ моими домашними надъ императивно-атрибутивными, ⟨абортивными⟩ и т. подобными опредѣленіями, съ другой стороны радъ былъ случаю высказать именно о томъ гадкомъ обманѣ, о которомъ вы пишете, и который называется «правомъ», свое мнѣніе. Правда, что весь этотъ удивительный жаргонъ съ своими забавными, выдуманными, никому не нужными словами и условными понятіями, не имѣющими для простого, т.-е. непосвященнаго въ игру человѣка никакого смысла и составляющими для посвященныхъ въ ихъ значеніе нѣкотораго рода игру въ родѣ разрѣшенія шахматной задачи, представляютъ изъ себя явленія высокаго комизма, особенно когда подумаешь о той важности, съ которой это передается, слушается тысячами молодыхъ достаточно образованиыхъ людей и печатается теорія естественнаго, всеобщаго, гражданскаго, уголовнаго, государственнаго права. Правда, что вся эта удивительная ⟨чепуха⟩ такъ называемая наука, и теперь представляющаяся уже мыслящимъ людямъ забавнымъ образцомъ глупости человѣческой, будетъ черезъ десятки лѣтъ ⟨выставляться историками образцами той дикости и невѣжества, въ которомъ жили ихъ предки⟩ представляться нашимъ потомкамъ, если только вспомнятъ про нее, такой невѣроятной чепухой, что они не будутъ въ состояніи повѣрить тому, чтобы люди не нарочно, а какъ что-то важное и серьезное преподавали и слушали такую ужасную чепуху.
Мало того, есть право уголовное, право ссылать, заточать, казнить, вѣшать. Права эти определяются законами, говорятъ
