что ты нечаянно, и попроси прощенья, а завтра мы ей свое отдадимъ. Она добрая.
Рыданія Воки прекратились, онъ вытиралъ слезы и ладонями и противной стороной ручекъ.
— А какъ же я скажу? — проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ.
— Ну, пойдемъ вмѣстѣ.
И они пошли и вернулись счастливые и веселые. И счастливые и веселые были и няня и родители, когда няня, смѣясь и умиляясь, разсказала имъ всю исторію.
Старуха Акулина, 70 лѣтъ, еще бодрая, степенная, старого завѣта.
Михайла, ея сынъ, 35 лѣтъ, страстный, самолюбивый, тщеславный, сильный.
Марфа, ея сноха, 32 [лѣть], ворчливая, говоритъ много и быстро. Парашка, 10 лѣтъ, дочь Марфы и Михайлы.
Десятскій Тарасъ, 50 лѣтъ, степенный, говоритъ медленно, важничаетъ.
Прохожій, 40 лѣтъ, вертлявый, худой, говорить значительно. Въ пьяномъ видѣ особенно развязенъ.
Игнатъ, 40 лѣтъ, балагурь, веселый, глупый.
Сосѣдъ, 40 [лѣтъ], суетливый.
Марфа. Охъ, недоброе чуетъ мое сердце. Чего стоять-то? Не хуже какъ намедни съ дровами Ѣздилъ. Безъ малаго половину пропилъ. А все я виновата.
Акулина. Что плохое загадывать. Рано еще. Тоже не ближній свѣтъ. Пока что...
Марфа. Гдѣ рано. Акимычъ вернулся же. А еще позже нашего поѣхалъ, а нашего все нѣтъ. Мыкаешься, мыкаешься, а только и радости.
Акулина. Акимычъ на мѣсто ставилъ, а нашъ на базарѣ.
Марфа. Не думалось бы, кабы одинъ. А то съ Игнатомъ поѣхалъ. А какъ съ толстомордымъ кобеломъ этимъ, прости Господи, сойдется, добра не бывать. Не миновать напьются. День деньской бьешься, бьешься. Все на тебѣ. Добро бы приждать чего было. А то только и радости, что тренись съ утра до ночи.