казаки, и начальникъ что-то приказалъ имъ, и они пустились на Емельяна и другихъ людей, стоявшихъ здѣсь, и погнали ихъ назадъ въ толпу. Емельянъ опять попалъ въ толпу, опять давка, и давка еще худшая, чѣмъ прежде. Опять крики, стоны женщинъ, дѣтей, опять одни люди топчутъ другихъ и не могутъ не топтать. Но у Емельяна ужъ не было теперь ни страха за себя, ни злобы къ тѣмъ, кто давилъ его, было одно желаніе уйти, избавиться, разобраться въ томъ, что поднялось въ душѣ, закурить и выпить. Ему страшно хотѣлось закурить и выпить. И онъ добился своего, вышелъ на просторъ и закурилъ и выпилъ.
Но не то было съ Алекомъ и съ Риной. Не ожидая ничего, они шли между сидящимъ кружками народомъ, разговаривая съ женщинами, дѣтьми, какъ вдругъ народъ весь ринулся къ палаткамъ, когда прошелъ слухъ, что артельщики не по закону раздаютъ гостинцы. Не успѣла Рина оглянуться, какъ она уже была оттерта отъ Алека, и толпа понесла ее куда-то. Ужасъ охватилъ ее. Она старалась молчать, но не могла, и вскрикивала, прося пощады. Но пощады не было, ее давили все больше и больше, платье обрывали, шляпа слетѣла. Она не могла утверждать, но ей казалось, что съ нея сорвали часы съ цѣпочкой. Она была сильная дѣвушка и могла бы еще держаться, но душевное состояніе ея ужаса было мучительно, она не могла дышать. Оборванная, измятая, она кое-какъ сдержалась; но въ тотъ часъ, когда казаки бросились на толпу, чтобы разогнать ее, она, Рина, отчаялась, и какъ только отчаялась, ослабѣла, и съ ней сдѣлалось дурно. Она упала и ничего больше не помнила.
Когда она опомнилась,она лежала навзничь на травѣ. Какой-то человѣкъ, въ родѣ мастерового, съ бородкой, въ разорванномъ пальто, сидѣлъ на корточкахъ передъ нею и брызгалъ ей въ лицо водою. Когда она открыла глаза, человѣкъ этотъ перекрестился и выплюнулъ воду. Это былъ Емельянъ.
— Гдѣ я? Кто вы?
— На Ходынкѣ. А я кто? Человѣкъ я. Тоже помяли и меня. Да нашъ братъ всего вытерпитъ, — сказалъ Емельянъ.
— А это что? — Рина указала на деньги мѣдныя у себя на животѣ.
— А это значитъ такъ думалъ народъ, что померла, такъ на похоронки, а я приглядѣлся, думаю нѣтъ жива. Сталъ отливать.
Рина оглянулась на себя и увидала, что она вся растерзанная, и часть груди ея голая. Ей стало стыдно. Человѣкъ понялъ и закрылъ ее.
— Ничего, барышня, жива будешь.
Подошелъ еще народъ, городовой. Рина приподнялась и сѣла и объявила, чья она дочь и гдѣ живетъ. А Емельянъ пошелъ за извозчикомъ.
