когда Федя стал мучать тебя и я чувствовал, что я поддержка тебе и что ты боишься моей дружбы, я был уже совсем счастлив, и у меня начиналась какая-то неопределенная надежда. Потом... когда он уж стал невозможен, ты решила оставить его, и я в первый раз сказал всё и ты не сказала нет, но в слезах ушла от меня, я был уже вполне счастлив, и если бы у меня спросили, чего я еще хочу, я бы сказал: ничего. Но потом явилась возможность соединить с тобой жизнь; maman полюбила тебя, возможность эта стала осуществляться, ты сказала мне, что любила и любишь меня, потом сказала мне, как теперь, что его нет для тебя, что ты любишь меня одного, — чего бы, казалось, мне желать? Но нет, теперь, теперь я мучаюсь прошедшим, хотелось бы, чтобы не было этого прошедшего, не было того, что напоминает о нем.
Виктòр.
Лиза, ты прости меня. То, что я говорю, я говорю потому, что не хочу, чтобы во мне была мысль о тебе и от тебя скрытая. Всё это я сказал нарочно затем, чтобы показать, как я дурен и как я знаю, что итти дальше некуда, что я должен бороться с собой и побороть себя. И я поборол. Я люблю его.
Так и надо. Я сделала всё, что могла. Не я, а в моем сердце сделалось всё, чего ты мог желать: из него всё исчезло, кроме тебя.
Всё?
Всё, всё. Я бы не стала говорить.
Господин Вознесенский.
