но отошли на задній планъ и подверглись житейскимъ соображенiямъ. Главное было то, что онъ жилъ роскошно, надѣлалъ долговъ, и, вмѣсто того чтобы отдать землю отцовскую, 300 десятинъ, крестьянамъ, онъ продалъ ее. A нѣтъ болѣе убѣдительныхъ доказательствъ несостоятельности извѣстныхъ мыслей или необходимости поправки ихъ, какъ поступокъ, совершенный противно извѣстнымъ мыслямъ. Онъ не отказывался отъ основныхъ принциповъ Генри Джорджа, но теперь считалъ, что надо еще погодить прилагать ихъ къ дѣлу, что онъ самъ еще не годится для проведенія ихъ въ жизнь. Точно также измѣнились и его мысли объ отношеніяхъ къ женщинамъ. Разумѣется, было бы лучше жениться на той дѣвушкѣ, которую полюбилъ, но это невозможно (никто этого не дѣлаетъ), это повело бы только или къ погибели или къ раздору съ матерью, къ разрыву со всѣмъ обществомъ, и потому надо жить, какъ всѣ живутъ. И онъ жилъ такъ и за границей и въ Петербургѣ.
Въ такомъ настроеніи онъ пріѣхалъ теперь къ тетушкамъ и къ Катюшѣ, которая составляла не малую долю прелести пребыванія въ Пановѣ, такъ звали деревню тетушекъ. Не то чтобы онъ имѣлъ въ мысляхъ соблазнить Катюшу. Ему и въ голову не приходила эта мысль, но ему пріятно было видѣть ее, показаться ей такимъ, какимъ онъ сталъ теперь, щеголеватымъ, съ усиками, въ мундирѣ. Уже подъѣзжая во дворѣ къ дому, онъ оглядывался по сторонамъ, не увидитъ ли гдѣ Катюши, но ни на парадномъ, ни на дѣвичьемъ крыльцѣ ея не было. Старый лакей встрѣтилъ его и проводилъ его въ его комнату, настаивая на томъ, чтобъ подавать ему на руки умываться. У тетушекъ Катюши тоже не было. И вдругъ Нехлюдову стало скучно и показалось глупымъ его посѣщеніе тетокъ.
Только теперь онъ замѣтилъ, какое важное значевіе она имѣла для него. Ему хотѣлось спросить, но совѣстно было, и потому онъ неохотно вяло отвѣчалъ на вопросы тетушекъ и все оглядывался на дверь, «Неужели ея нѣтъ? И что съ ней сдѣлалось? — думалъ онъ. — Какъ жаль».
Но вдругъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и все просвѣтлѣло. Катюша вошла уже не въ розовомъ, а въ голубенькомъ полосатомъ платьецѣ и бѣломъ фартучкѣ, не выросшая, но[1] похорошѣвшая, все съ тѣмъ же прелестнымъ взглядомъ блестящихъ черныхъ глазъ.[2] Она вспыхнула, увидавъ Нехлюдова, и поклонилась ему.
— Съ пріѣздомъ васъ, Дмитрій Ивановичъ.
— Здравствуй, Катюша, а ты какъ живешь?
— Слава Богу. Матушка приказала благодарить. Имъ лучше немного и приказали спросить нашатырнаго спирта, — обратилась она къ Марьѣ Ивановнѣ.
