вкуса. Я не нахожу в этом удовольствия, но растолкуйте мне ради бога, что это значит, что он мужикам велит рубить свой лес и благодарит их за это. Как же жить, если не отстаивать свою собственность? Вчера срубили десять деревьев — он простил. Ну, а завтра придут парк рубить, так и надо их оставить? Не понимаю.
Александра Ивановна. Ты-то не понимаешь, это ясно, потому что у тебя мужики не срубят леса, ты сам его продашь прежде.
Петр Семеныч. Это совсем не идет к делу. Я говорю, что я не понимаю этой новой lubie.[1]
Марья Ивановна. Это не lubie.
Александра Ивановна. Все-таки я думаю, что пройдет.
Марья Ивановна. Нет, не пройдет. Я его знаю. Если он увлекается чем, то весь уходит в свою страсть. Так было с охотой, с хозяйством, с школами, с земством, так это теперь с евангелием. Он только и думает что про евангелие, про нагорную проповедь, всё видит с точки зрения евангельской.
Петр Семеныч. Хорошо, евангелие, это всё я поникаю, но надо ведь самим жить.
Александра Ивановна. Тебе главное, чтобы самому жить.
Петр Семеныч. Слова нельзя сказать. Дай мне сказать. —
Люба. Out (аут).
Митрофан Дм[итриевич]. Нисколько. В черте.
Люба. Когда я говорю, что аут... Мама, вы видели?
Марья Ивановна. Нет, мы не видали.
Митрофан Дм[итриевич]. Я видел. Вот куда упал.
Степа. Ваня, аут, аут, аут.
Ваня. Аут, аут, аут.
Митрофан Дм[итриевич]. Неправда.
Люба. Во-первых, неучтиво говорить: неправда.
Митрофан Дм[итриевич]. А по-моему, неучтиво говорить неправду. Александра Ивановна, Петр Семенович, вы видели?
Петр Семеныч. Не видал.
Люба (Лизаньке). Он невозможен.
Лизанька. Перестаньте спорить, ну, два и один. Митрофан Дмитриевич, подавайте.
Митрофан Дм[итриевич] (берет шары от мальчика). Я не спорю, но справедливость...
- ↑ [причуды.]
