Марья Ивановна. Ну, так и есть, Черемшановы сейчас приедут. Вечно опаздывают с телеграммами.
Анна Ивановна. Одна?
Марья Ивановна. Нет, вероятно, с сыном и с дочерью. Я очень рада ей, но немножко не во-время.
Анна Ивановна. Да ты, пожалуйста, не стесняйся, переведи нас вниз, а нашу комнату им отдай. Все-таки придворная дама, привыкла к роскоши.
Марья Ивановна. Нет, это ничего. Я ее знаю. Я ее прекрасно помещу. Я про Пьера. Бог знает, что с ним делается.
Анна Ивановна. А что?
Марья Ивановна. Да то, что я теперь 23 год замужем, я никогда не видала его в таком состоянии.
Анна Ивановна. Да что же такое?
Марья Ивановна (вздыхая). То, что он несчастлив. Я вижу, что он несчастлив.
Анна Ивановна. Да что же? Как же быть несчастливым от того, что стал религиозным.
Марья Ивановна. Да если бы он был, как другие люди, а то эта впечатлительность, это свойство увлекаться, всё забывать. Так это было с охотой, потом с земством, потом с музыкой, а теперь это что-то необыкновенное. Он вдруг решил, что так нельзя жить, что вся жизнь наша ложная, что всё надо изменить. И вот теперь он целый день на деревне или один ходит по лесу. А, главное, он прямо уже начал раздавать всё.
Анна Ивановна. То есть как?
Марья Ивановна. Да так. Кто у него попросит, он дает. Так что теперь к нам толпы идут. Я сейчас двух у крыльца нашла. Да вот они (указывает на входящего на лон-тенис нищего). Чего тебе?
Нищий. Христа ради, погорел.
Люба. Пройди, пройди туда, мальчик, проводи его. Мама, что же это вы говорите, я слышу, о папа. Где он?
Марья Ивановна. Да не знаю. Он тут был и куда[-то] он ушел. Вероятно, опять на деревню.
Люба. Да, да. Как же, он здесь сел и смотрел на нас, и вдруг явилась эта Матрена с записочкой. Он вскочил, и я видела, что его всего перевернуло, и ушел. Да вот и записочка (поднимает с пола). Да, это от Константина (читает): «Батюшка Петр Иваныч, помогите моей нужде, со вчерашнего дня не ели, ребята плачут». Ну так и есть. — Это ужасно. Теперь он целый день будет расстроен.
Лизанька. Люба, тебе подавать.
